Роберта прошиб холодный пот. Протянув руку за бумажками, которые держал Роберт, Стэнли заметил, что тот вперился в фотографию и одобрительно сказал:
— Ничего девчонка. Напоминает мне одну египетскую потаскушку. Такие же широко расставленные глаза. Ничего была девчонка. Но время безбожно.
Стэнли принялся приводить стол в порядок, а Роберт тупо смотрел на газетную страницу.
ВОТ ЭТА ДЕВОЧКА
кричали со страницы огромные буквы. Под ними примерно две трети полосы занимал портрет Бетти Кейн. А еще ниже, шрифтом помельче, но достаточно крупным было напечатано:
Не этот ли дом?
Внизу страницы опять огромными буквами шла строчка:
ДЕВОЧКА УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ЭТО ТОТ САМЫЙ ДОМ: А ЧТО ГОВОРИТ ПОЛИЦИЯ?
Читайте рассказ о том, что произошло в этом доме, на второй странице.
Роберт развернул газету.
Так и есть, вся история во всех подробностях. Не упоминается только имя Шарпов.
Он бросил газету на стол и опять воззрился на фотографию. Вчера еще Франчес был закрыт от посторонних глаз высокой стеной и жил такой обособленной жизнью, что даже жители Милфорда не знали толком, как выглядит этот дом. Сегодня фотография дома глядит на вас из каждого газетного киоска от Пензанса до Пентленда.[14] И его мрачный фасад служит контрастом для невинного полудетского лица.
Газета, видимо, использовала фотографию, сделанную в студии. Волосы у Бетти были тщательно причесаны, и на ней было нарядное платье. Без школьной формы у нее был совсем другой вид — не то чтобы она казалась старше или взрослее, нет. Роберт старался подобрать слово. Да, вот в чем дело — она уже не казалась запретным плодом. Школьная форма исключала всякие мысли о ней как о женщине. Она была сродни черному одеянию монахини. Глядя на фотографию, Роберт подумал, что о защитных свойствах школьной формы можно было бы написать целый трактат. Защитных в обоих смыслах слова: и как броня, и как камуфляж. А сейчас, без формы, Бетти была просто существом женского пола — она была женщиной.
Тем не менее ее лицо казалось трогательно юным и взывало о помощи. Открытый лоб, широко поставленные глаза, пухлая, словно ужаленная осой, нижняя губка, которая придавала ей выражение обиженного ребенка, — все это вместе взятое производило убедительное впечатление правдивости. В историю, рассказанную девочкой с таким лицом, поверит не только епископ Ларборский.
— Можно, я возьму эту газету? — спросил Роберт.
— Берите, — ответил Стэнли. — Я ее уже прочитал за завтраком. Там нет ничего интересного.
Роберт удивился.
— А эта история тебя разве не заинтересовала? — спросил он, показывая на первую полосу газеты.
— Да нет, — сказал Стэнли, взглянув на фотографию. — Разве что напомнила мне ту потаскушку из Египта. Та тоже врала без зазрения совести.
— Так ты не веришь ее истории?
— Да кто же в это поверит?
— Где же, по-твоему, она была весь этот месяц?
— Если судить по ее сходству с той потаскушкой с Красного моря, то я бы сказал, что не иначе, как шастала по крышам, — сказал Стэнли и пошел обслуживать подъехавшую машину.
Роберт сунул газету в карман и с нахмуренным лицом пошел к себе в контору. По крайней мере один читатель «Ак-Эммы» не поверил этой истории: но тут большую роль играет случайное сходство с египетской проституткой.
К тому же Стэнли явно не обратил внимания на собственные имена и названия местности, а согласно обзорам общественного мнения, только десять процентов читателей проявляют такое безразличие, остальные девяносто процентов вчитываются в каждое слово. Так что жители Милфорда уже наверняка с наслаждением обсуждают эту историю.
В конторе Роберту сказали, что несколько раз звонил инспектор Хэллем.
— Закройте дверь и зайдите ко мне, — сказал Роберт мистеру Хезелтайну, который сообщил ему эту новость и сейчас стоял в дверях кабинета. — Взгляните на это.
Одной рукой Роберт потянулся за телефонной трубкой, другой сунул газету мистеру Хезелтайну.
Старый клерк как-то брезгливо потрогал ее сухонькой ручкой — словно разглядывая какую-то новую для него и не очень пристойную вещь.
— Так это та самая газетка, о которой столько говорят? — сказал он и принялся читать ее, словно египетский папирус.
— Ну, мы оба влипли, — сказал Хэллем, когда их наконец соединили с Робертом, и добавил несколько крепких эпитетов в адрес «Ак-Эммы». — Можно подумать, что у полиции мало дел, надо еще, чтобы ее хватала за пятки эта злобная шавка, — сказал он в заключение. Разумеется, его больше всего задели нападки на полицию.
— А из Ярда вам не звонили?
— Грант названивает куда только можно с девяти часов утра. Но управы на них не найти. Остается только терпеть. Полицию у нас только ленивый не критикует. Но и вы тоже ничего не можете им сделать.
— Я знаю. Какая у нас великолепная свободная пресса.
Хэллем добавил еще несколько эпитетов в адрес прессы.
— А ваши дамы знают? — спросил он.
— Наверное, нет. Вряд ли они читают «Ак-Эмму». Какая-нибудь добрая душа наверняка им ее пришлет, но прошло еще слишком мало времени. Впрочем, я жду их у себя в конторе через десять минут, и газету я им покажу.
— Мне даже жаль эту невыносимую старуху, — сказал Хэллем.
— Но как «Ак-Эмма» пронюхала эту историю? Мне казалось, что родители девочки — то есть ее опекуны — были против всякой огласки.
— Грант говорит, что брат девчонки озлился, что полиция ничего не предпринимает, и сам отправился в «Ак-Эмму». А их хлебом не корми, дай защитить попранные права. Вы же знаете их лозунг: «Ак-Эмма» добьется для вас справедливости!» Один такой крестовый поход продолжается у них целых три дня.
Повесив трубку, Роберт подумал, что, если от этой статьи будет плохо обеим сторонам, то, по крайней мере, им будет одинаково плохо. Полиция станет усерднее искать свидетелей, а публикация фотографии мисс Кейн вселяет слабую надежду, что кто-то ее узнает и скажет: «Эта девчонка не могла быть во Франчесе, потому что я ее видел совсем в другом месте».
— Ужасная история, мистер Роберт, — сказал мистер Хезелтайн. — А статья про нее еще ужаснее. Дурно пахнет.
— Дом, о котором идет речь, — сказал Роберт, — это Франчес, где живут миссис и мисс Шарп и куда, если вы помните, я несколько дней назад ездил по этому самому делу.
— Вы хотите сказать, эти дамы — ваши клиентки?
— Да.
— Но, мистер Роберт, мы же не занимаемся такими делами! — в голосе мистера Хезелтайна был испуг и изумление. — Это выходит за пределы… это не в нашей компетенции…
— Я считаю, мы вполне компетентны защитить клиента от подобной публикации, — холодно сказал Роберт.
Мистер Хезелтайн с сомнением глядел на кричащий заголовок, явно затрудняясь перед нелегким выбором — защищать преступниц или встать на сторону бульварной газетенки.
— Вот вы прочитали рассказ этой девочки. Вы ей верите? — спросил Роберт.
— Нельзя же такое придумать, — в простоте душевной ответил мистер Хезелтайн. — Она рассказывает все в таких подробностях.
— Это верно. Но я ее видел, когда ее привозили во Франчес опознавать дом и людей — помните, я поспешно уехал после того, как мисс Тафф подала мне чай. Так вот — я не верю ни одному ее слову. Ни одному, — повторил Роберт, радуясь, что может сказать это вслух — не столько мистеру Хезелтайну, сколько самому себе, — и что он, наконец-то, уверен в собственной позиции.
— Но как она могла все это придумать, и откуда ей знать, что находится в доме, если она там никогда не была?
— Этого я не знаю. Просто не представляю.
— Такой одинокий, стоящий на отшибе дом, к тому же невидимый с дороги, и дорога-то пустынная, по которой мало кто ездит.
— Все это так. У меня нет объяснений этому фокусу, но я ни минуту не сомневаюсь, что это — фокус. Дело не в правдоподобности ее рассказа, а в том, про кого она все это рассказывает. Я убежден, мать и дочь Шарп не способны на безумные действия, в которых она их обвиняет. А в то, что эта девочка способна придумать лживую историю, я вполне готов поверить. Вот и все. — Роберт помолчал. — И вам придется положиться на мое мнение, Тимми, — сказал он, обращаясь к старому клерку, как в детстве, по имени.
14
То есть от самой южной точки Великобритании в Корнуолле до самой северной в Шотландии. — Прим. перевод.