Роберт поехал к выезду из Ларборо, и, пробираясь посреди густого потока машин, вспоминал разные фразы из писем и дивился злобе, которую авторы писем испытывали к незнакомым женщинам. Полуграмотные фразы истекали ядом и ненавистью. Удивительное дело — большинство негодующих противников насилия выражали одно и то же заветное желание — высечь преступных женщин кнутом на площади. Те же, кто не придумывал наказание матери с дочерью, требовали реформы полиции. В одном письме даже предлагалось учредить фонд в пользу «невинной жертвы некомпетентности и предубежденности полиции». В другом письме предлагалось всем порядочным людям написать письмо своему депутату в парламенте и не давать ему покоя, пока не восторжествует справедливость. Автор еще одного письма спрашивал, обратили ли читатели газеты на сходство Бетти Кейн со святой Бернадеттой.
Судя по сегодняшнему номеру «Ак-Эммы», в Англии зарождался культ Бетти Кейн. Роберту оставалось только надеяться, что почитатели Бетти Кейн не возьмут дело отмщения «монстрам из Франчеса» в свои руки.
По мере того как Роберт приближался к Франчесу, где сидели в осаде две несчастные женщины, он начинал все больше беспокоиться: а что если и в понедельник нашлись желающие поглазеть на знаменитый дом. День склонялся к вечеру, погода стояла прекрасная, закатное солнце высвечивало золотые полосы на нежно-зеленых весенних полях. В такой вечер даже жители Ларборо могут решиться на экскурсию в направлении скучного Милфорда. После писем, напечатанных в сегодняшнем номере «Ак-Эммы», будет просто удивительно, если Франчес не станет Меккой для пилигримов, не знающих, как убить вечер. Но он уже издали увидел, что перед воротами Франчеса пусто. Подъехав поближе, он понял почему. В лучах солнца четко рисовалась неподвижная плотная фигура в синей форме со светло-серыми пуговицами — у дома был выставлен полицейский пост.
«Молодец, Хэллем, — подумал Роберт. — Не так-то у него много полицейских». Роберт замедлил ход, чтобы поздороваться с полицейским, и тут у него перехватило дыхание. Во всю длину кирпичной стены огромными буквами было выведено белой краской: «Фашистки!» С другой стороны ворот была еще одна такая же надпись: «Фашистки!»
— Проезжайте, сэр, — сказал полицейский, подходя к машине Роберта, который ошалело глядел на надпись. Голос полицейского звучал тихо, но грозно. — Здесь стоять запрещается.
Роберт медленно вышел из машины.
— А, это вы, мистер Блэр. Извините, я вас не узнал.
— Это что, известка?
— Нет, сэр, масляная краска высшего качества.
— Господи!
— Казалось бы, взрослые люди, а никак не отучатся.
— От чего?
— Хлебом не корми, дай что-нибудь намалевать на стенке. Одно хорошо — могли бы написать что-нибудь похуже.
— Ну уж не знаю, что может быть хуже, — проговорил Роберт. — Вы, конечно, не поймали тех, кто это сделал?
— Нет, сэр. Я пришел сюда вечером, чтобы прогнать зевак — сколько же их было! — гляжу: на стене эта надпись. Говорят, это сделали какие-то двое, которые приехали на машине.
— А хозяйки дома это видели?
— Да, я заходил к ним позвонить. Мы выработали с ними код: когда мне нужно с ними поговорить, я привязываю носовой платок на конец дубинки и поднимаю его над воротами. А вы не хотите туда зайти, сэр?
— Нет-нет. Пожалуй, не пойду. Я попрошу телефонную станцию соединить меня с ними по телефону. Зачем им лишний раз выходить к воротам? Если осада будет продолжаться, надо будет заказать для ворот ключи. Я тогда один оставлю себе.
— Похоже, осаду снимут не скоро. Вы видели сегодняшний номер «Ак-Эммы»?
— Видел.
— Черт бы их побрал! — выругался страж законности и порядка, утратив при мысли об «Ак-Эмме» всю свою невозмутимость. — Послушать их, то мы только и смотрим, как бы нагреть руки. Между прочим, даже удивительно, что мы этого не делаем. Чем поливать нас грязью, пусть бы лучше агитировали за то, чтобы нам повысили жалованье.
— Могу сказать вам в утешение только одно — вы оказались в прекрасном обществе. За эти годы они успели полить грязью все, что у нас есть самого достойного. Я пришлю кого-нибудь сегодня вечером или завтра утром соскрести эту мерзость. А вы до каких пор здесь будете?
— Сержант велел мне оставаться на посту до темноты.
— А ночью никого не будет?
— Нет, сэр. У нас не хватает людей. Не беспокойтесь, ночью с ними ничего не случится. Ларборцы по ночам сидят дома.
Роберт вспомнил, как тихо бывает в этом одиноко стоящем доме. Нет, он совсем не уверен, что с женщинами ночью ничего не случится. Одни в огромном темном доме, а за забором — злоба и ненависть. При этой мысли ему стало не по себе. Правда, ворота заперты на засов, но, если столько людей сумели забраться на стену, чтобы выкрикивать оттуда оскорбления, они с таким же успехом могут и спрыгнуть во двор.
— Не беспокойтесь, сэр, — сказал страж законности и порядка, глядя на помрачневшее лицо Роберта. — Ничего с ними не случится. Это все-таки Англия.
— «Ак-Эмма» — тоже Англия, — напомнил ему Роберт. Но все-таки сел в машину. Полицейский прав — это действительно Англия, и к тому же сельская Англия, жители которой знамениты тем, что не любят совать нос в чужие дела. Нет, эту надпись — «фашистки!» — написала не рука сельского жителя. Сельские жители и слова-то этого не знают. Сельские жители, когда распалятся, употребляют ругательства попроще.
Нет, страж порядка прав — ночью все будут сидеть дома.
12
Остановив машину перед гаражом в Син Лейн, Роберт увидел Стэнли, который снимал комбинезон возле двери в контору. Он посмотрел на Роберта и спросил:
— Что, опять пришла последней?
— Нет, дело не в лошадях, — ответил Роберт. — Дело в людях.
— Ну, если вы начнете думать о людских недостатках, то ни на что другое у вас не останется времени. Вы что, пытались обратить кого-нибудь на путь истины?
— Нет, я пытался уговорить кого-нибудь смыть со стены краску.
— А, работать! — сказал Стэнли тоном, который подразумевал полную бесперспективность попыток в наше время заставить кого-нибудь работать.
— Я искал, кто бы согласился смыть надпись со стены во Франчесе, но все вдруг оказались ужасно заняты.
Стэнли перестал стягивать с себя комбинезон.
— Надпись? — спросил он. — А что там написано?
Услышав разговор, Билл протиснулся наружу через узкую дверь конторы.
Роберт сказал им, какого рода надпись красуется на стене Франчеса.
— И сделана масляной краской самого лучшего качества — так заверил меня стоящий там на посту полицейский.
Билл присвистнул. Стэнли стоял в спущенном до колен комбинезоне и молчал.
— А с кем вы говорили? — спросил Билл.
Роберт перечислил людей, к которым он обращался с этой просьбой.
— И все уверяют меня, что вечером это сделать не успеют, а завтра с утра — все рабочие заняты.
— Чудеса, — сказал Билл. — Неужели они боятся что им за это отомстят?
— Нет, надо отдать им должное, я не думаю, что они чего-то боятся. Просто они считают — хоть ни один мне в этом не признался, — так тем женщинам и надо.
Все помолчали.
— Когда я был в войсках связи, — заговорил Стэнли и принялся снова натягивать комбинезон, — я год провел в Италии — за государственный счет. Бог спас меня от малярии, и итальяшек, и партизан, и прочих мелких неприятностей. Но у меня в Италии появился комплекс — я просто возненавидел лозунги на стенах.
— А чем мы ее будем смывать? — спросил Билл.
— Какой толк держать прекрасно оборудованный современный гараж, если в нем не найдется чем смыть пятно? — спросил Стэнли, застегивая молнию на комбинезоне.
— Вы действительно хотите этим заняться? — спросил удивленный и обрадованный Роберт.
Билл широко улыбнулся.
— Служба связи, отряд электромеханического обслуживания и две щетки — чего еще нужно?
— Дай вам Бог здоровья, — прочувствованно произнес Роберт. — У меня сейчас только одно желание — убрать эту надпись со стены до прихода утра. Я поеду с вами.