Но — скажут, конечно, мне — а как же я забываю о страшных событиях, совершавшихся еще до 1917 года — о “черном терроре”, погромах, да и обо всей кошмарной деятельности этих ужаснейших лидеров “черносотенных” партий — Маркова, Пуришкевича, Дубровина и т.п.?
Прежде всего следует еще раз повторить, что все, связанное с понятием “черносотенство”, подверглось поистине ни с чем не сравнимому “очернению”. Выше уже шла речь об опубликованной сравнительно недавно, в 1975 году, статье А. Латыниной о Розанове, где этот “черносотенец” (сие слово постоянно возникает в статье) характеризовался как — цитирую статью — “прожженный циник”, “лжец”, “изувер”, “ханжа”, “прислужник”, “шовинист”, “доносчик”, “беспринципный предатель”, “субъект”, сводивший воспитание людей к “скотоводству” (!) и т.д., и т.п. Ныне, без сомнения, едва ли бы кто решился писать так о Розанове, ибо теперь всем ясно, что автор подобной статьи унижает самого себя, а не гениального мыслителя и писателя. Но, с другой стороны, теперь-то стараются как раз умолчать о “черносотенстве” Розанова, хотя его политические убеждения невозможно определить иначе.
Впрочем, тех, кто избегают слова “черносотенец”, можно понять: ведь слово это по-прежнему несет в себе совершенно одиозный смысл. Поистине замечательна в этом отношении обширная публикация в 14-м выпуске исторического альманаха “Минувшее” (1993), вышедшем в свет уже после сдачи в набор начальных глав этого моего сочинения, публикация, озаглавленная “Правые в 1915 — феврале 1917. По перлюстрированным Департаментом полиции письмам”.
Архивист Ю. И. Кирьянов тщательно подготовил к печати 60 сохранившихся в полицейском архиве копий “черносотенных” писем, среди авторов и адресатов которых — такие главенствовавшие лица, как А. И. Соболевский, К. Н. Пасхалов, В. М. Пуришкевич, Ю. А. Кулаковский (выдающийся историк античности и Византии), А. И. Дубровин, Н. Е. Марков, Д. И. Иловайский, Н. А. Маклаков, архиепископ Антоний (Храповицкий), П. Ф. Булацель, Г. Г. Замысловский, А. С. Вязигин (один из крупнейших русских историков католицизма) и др. Ю. И. Кирьянов, называя их “правыми”, в самом начале своей вводной статьи ставит вопрос: “все ли правые периода войны были черносотенцами”? И далее говорит о “нежелании, по крайней мере, части самих правых прикосновения к черносотенству” (с. 151).
Эти суждения по меньшей мере странны. Ведь даже в рамках публикуемой переписки далеко не самый “радикальный” деятель Русского собрания К. Н. Пасхалов недвусмысленно называет своих сторонников “представителями черносотенных групп” (с. 171). И, кстати, именно Пасхалову принадлежат использованные Ю. И. Кирьяновым слова о неких робких единомышленниках, “боящихся прикосновения к “черносотенцам”…” (с. 187), и потому не явившихся на Нижегородский съезд, где Пасхалов председательствовал. Трусливых участников можно обнаружить в любом движении, но те лица, чьи письма опубликованы Ю. И. Кирьяновым, к таковым явно не относятся. И дело здесь в том, что сам Ю. И. Кирьянов, стремясь объективно представить публикуемую им переписку, вместе с тем опасается, — и, конечно же, не без оснований — как бы его не атаковали за “сочувствие” к “черносотенцам”, и поэтому предпринимает попытки отделить от них хотя бы часть героев своей публикации, которые, мол, всего только “правые”.
А между тем среди этих героев — самые что ни есть “махровые”… Но беспристрастный читатель не найдет в их переписке ровно ничего злодейского или хотя бы злонамеренного, основной тон писем — боль, мучительная боль, порожденная зрелищем неотвратимо катящейся в революционную бездну России…
Тем не менее с момента возникновения “черносотенных” организаций и до сего дня о них говорят как об опаснейшей, чуть ли не апокалиптической силе, которая “готовилась”, “могла бы” все и вся беспощадно уничтожить. Поддавшись этой мощной пропагандистской волне, даже С. Н. Булгаков (тогда еще, впрочем, весьма либеральный) писал в 1905 году о видном “черносотенце” В. А. Грингмуте, что он-де “хотел бы утопить в крови всю Россию”. 46 По всей вероятности, впоследствии, когда Булгаков тесно сблизился с задушевным другом В. А. Грингмута священником И. И. Фуделем, ему было попросту стыдно за эту свою нелепую фразу. Владимир Андреевич Грингмут с 1870 года преподавал древнегреческий язык и эстетику в одном из культурнейших учебных заведений, Катковском лицее, в 1894-1896 годах был директором этого лицея, а с 1896 года — редактором влиятельной газеты “Московские ведомости”. В апреле 1905 года В. А. Грингмут создал первую “черносотенную” организацию, которая получила название “Русская монархическая партия” (Союз русского народа возник лишь в ноябре, а Русское собрание, сложившееся еще в 1900-1901 годах, было не партией, а своего рода кружком, “клубом”; тот же характер носил и созданный в марте 1905 года Союз русских людей, где ведущую роль играл знаменитый историк Д. И. Иловайский, знаменитый, в частности, и тем, что позже, в возрасте 87(!) лет был заключен во внутреннюю тюрьму ВЧК…).
Впрочем, В. А. Грингмут, хотя он и основоположник “черносотенства” как собственно политического (а не только идеологического) явления, известен мало, и стоит сказать лишь о том, что он не имел никакого отношения к чему-либо “кровавому”. Гораздо более популярны имена Пуришкевича, Маркова (нередко его именуют “Марков-второй”, поскольку был другой депутат Думы с этой же фамилией) и Дубровина. Все они предстают в массовом сознании в качестве своего рода уникальных воплощений зла, лжи и безобразия.
Но мы уже видели, как еще в 1975 году “принято” было “характеризовать” личность “черносотенца” В. В. Розанова. Разумеется, троица “черносотенных” лидеров никак не может быть поставлена рядом с гениальным мыслителем. Однако и превращение их в неких чудовищ не имеет под собой никаких реальных оснований. Пуришкевич, Марков и даже более “сомнительный” Дубровин по своим человеческим и политическим качествам ничем не хуже — хотя, быть может, и не лучше — лидеров других партий своего времени.
Это становится очевидным при обращении к свидетельствам любого современника, способного хоть в какой-то мере быть объективным. Вот, скажем, мемуары французского посла Мориса Палеолога. Он внимательнейшим образом изучал политическую жизнь России накануне Февраля и при этом всецело сочувствовал, разумеется, либеральным, — “западническим”, — деятелям. Но поскольку сам он не вел той непримиримой борьбы с “черносотенцами”, которая определяла сознание российских либералов, Палеолог смог оценить В. М. Пуришкевича в следующих словах: “Пуришкевич человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия. Он с силой и талантом поддерживает тезис: “Царь — самодержец, посланный Богом”… пылкое сердце и скорая воля…” 47. И даже прямой противник Пуришкевича, член ЦК кадетской партии В. А. Маклаков через много лет так определил его “основную черту: ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм”. 48
Ясно, что эти характеристики несовместимы с той зловещей и отвратной личиной, которую надевают до сих пор на Владимира Митрофановича Пуришкевича. С точки зрения политической культуры и Пуришкевич, и Марков — кстати сказать, сын по-настоящему значительного, но замалчиваемого из-за его последовательного консерватизма писателя и публициста Евгения Маркова (1835-1903), — в сущности ничем не уступали ни Милюкову, ни, тем более, таким лицам, как Керенский или лидер эсеров Чернов.
Ниже уровнем был третий лидер “черносотенцев” — врач А. И. Дубровин:
“Говорил он некрасиво, — свидетельствовал современник, — но с огромным подъемом, что действовало на простых людей, из которых и состояло большинство членов Союза русского народа”. 49 Этот “демократизм” и выдвинул Дубровина в председатели Союза русского народа.