— Увы, не получится. Когда вернусь, с удовольствием.
— Понял. Ты надолго уходишь?
— Как получится, — предельно лаконично ответил Ярослав, предпочитая не связывать себя какими бы то ни было обязательствами.
— Ладно. Беги, — согласно кивнул академик. — Но к обеду постарайся вернуться. Ибо я удумал приготовить одну «вкусняшку», поедать которую в одиночку советскому человеку как-то «не фонтан».
— Заманиваете?
— Ага! — признался Мыльников.
Глава 2
В доме на Карповке — все по-прежнему. Будто ошалевшее от ненависти время докатилось до пресловутого питерского «колодца» и, упершись в его стены, остановилось, застыло, замерло.
Хотя, если подумать, чего вдруг за считанные дни тут что-то должно было измениться?
Прасковья уже хлопотала на общей кухне, а Альметьев все еще почивал в комнате Татьяны (пропавшей соседки), досматривая сладкий утренний сон. Его мощнейший храп был слышен не только в коридоре, но и за входной дверью квартиры № 18.
— Подъем! — нарочито строго (и главное — громко!) рявкнул Ярослав. — Стройся!
В ту же секунду «друг юности суровой» вскочил на ноги и, ни слова не говоря, принялся натягивать давно не глаженные брюки классического кроя, до того мирно висевшие на спинке стула.
— А, это ты… — Николай наконец осознал, что его тело находится не в армейской казарме, а в заштатной ленинградской коммуналке, и сразу умерил свой пыл.
— Сегодня поутру у нас запланирована одна важная встреча. Али ты о ней запамятовал, братец? — продолжал нагнетать обстановку Плечов.
— Сколько у меня времени? — деловито поинтересовался Альметьев.
— Полчаса по любому еще есть. Достаточно, чтобы привести себя в порядок: помыться-побриться и даже похлебать немного кипяточку.
— Стоп. Тогда… Куда ты так гонишь?
— Вперед, — дал «исчерпывающий» ответ агент Вождя.
— Понял! — с улыбкой согласился Альметьев, давно привыкший к такой манере общения.
После этого он почтительно поздоровался с «разлюбезной хозяюшкой» (так Николай иногда называл Прасковью) и быстро скрылся за дверью ванной комнаты.
Тем временем Ярослав, прислонившись спиной к холодной, давно не крашенной стене, удобно расположился на обычном кухонном табурете и завязал с Паней шутливый разговор:
— Ну, рассказывай, красавица, как дела?
— Отлично! — не отрываясь от плиты, жизнерадостно сообщила Пашуто.
— От остальных отлично или на самом деле?
— Нет… Правда, хорошо!
— Как Колька? Не приставал?
— Ага… Счас, — рассмеялась хозяйка. — От него дождешься. Эту ледышку не сможет растопить никакое пламя.
— Пыталась?
— Ну что вы такое несете, товарищ профессор? — постреливая бирюзовыми глазками, натянула обиженную гримасу на миленькое личико утренняя собеседница. — Я — женщина замужняя. Стойкая.
— Да. Повезло Сеньке. Подфартило. И красивая, и умная, и верная, — констатировал Плечов.
— А он, собака, не ценит! — развела руками Прасковья и добавила с укоризной: — Выпивает. Покуривает.
— Хорошо, хоть не погуливает, — как мог, успокоил хозяйку наш главный герой. — Ничего. Будет и на твоей улице праздник.
— Позвольте узнать — когда?
— Как только закончится война. Детишек нарожаете. Квартиру отдельную получите… И заживете — душа в душу, как положено самым лучшим в мире людям. Нам, русским! — поспешил описать ей светлое будущее Плечов.
— Твоими б устами да мед пить, — подтвердила свое согласие с такой блестящей перспективой гражданка Пашуто.
— Нальешь? — хитро покосился на нее Ярослав.
— Чего? Медку?
— Нет. Обещанной наливочки. Из черноплодной рябины. Я о ней ни на миг не забываю. А как вспомню — слюнки рекой текут, орошая растительность на груди!
— С утреца нельзя.
— Понимаю, — печально вздохнул Плечов. — И принимаю. Но жду реальных предложений.
— Сегодня. После обеда.
— Здесь продегустируем или с собой возьмешь?
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Прасковья.
Пришлось объяснить:
— Ужинаем сегодня на Большом.
— Хочешь угостить академика? — предположила хозяйка.
— Так точно, — кивнул Ярослав.
— Что ж. Я всегда «за».
Шниперзон оказался высоченным (за метр девяносто) мужчиной с широкими плечами и не в меру тощими ножками, путающимися в свободном галифе. Выпученные глаза его излучали если не глубокую тревогу, то, по крайней мере, какую-то плохо скрываемую нервозность или, если хотите, внутреннюю обеспокоенность, озабоченность — точно. Вероятно, он просто не знал, чего можно ожидать от этих двоих, и заранее пришел к выводу, что в любом случае — ничего хорошего.