На протяжении нескольких дней она старательно накладывала чудодейственную мазь, а потом нашла способ встретиться с виконтом, который поверил в то, что она девственница, и был вне себя от радости.
На следующее утро неотразимый Аженор, войдя в туалетную комнату своей новой возлюбленной, заметил склянку с мазью. У него были трещинки на губах, доставлявшие ему массу неприятностей, и он решил, что слой жирного крема облегчит его страдания. Увы! Как свидетельствует один его современник, оставивший мемуары, «к его великому изумлению, губы слиплись, и в узкую щелочку, возникшую на месте рта, он не мог просунуть даже пальца…»
Эта история вызвала особое негодование Евгении.
В марте 1853 года во дворце в Тюильри состоялся большой костюмированный бал. Император сквозь щелки, оставленные для глаз, умильно рассматривал дам, и выглядел, «словно лис, притаившийся возле курятника».
Внезапно глаза его загорелись. Он увидел молодую женщину в странном костюме. Благодаря огромному декольте взгляду была доступна самая восхитительная грудь в мире.
Император принялся нервно теребить усы. Императрица не разделяла его восторга. Она была возмущена.
— Никому не возбраняется демонстрировать свои плечи, — прошептала она, — но не до пупка же!
В этот момент дама обратилась к распорядителю бала, Дюпэну, который уже некоторое время не сводил взгляда с чарующего декольте:
— Почему вы так смотрите на меня, мсье? Месье Дюпэн достойно вышел из положения, ответив комплиментом:
— Мадам, я залюбовался вашим костюмом. Кто вы?
— Я Амфитрита, богиня моря…
Месье Дюпэн улыбнулся:
— Амфитрита! А! Да… Должно быть, в период отлива…
Покраснев от смущения, дама отошла. Императрица слышала этот диалог. Но он ее совсем не позабавил, она нашла шутку слишком грубой и на протяжении нескольких месяцев не принимала месье Дюпэна.
Евгения, несмотря на бурное отрочество, сохранила глубокое целомудрие. Она нетерпимо относилась к фривольностям и презирала любовные игры. Несчастная императрица была начисто лишена чувственности, и все попытки заигрывания со стороны своего супруга расценивала как «гнусности».
По поводу непреклонности императрицы по отношению к удачному словцу или игривому жесту ходило множество анекдотов. Однажды Проспер Мериме, сопровождавший ее во время визита в аббатство Клюни, шепнул ей на ухо:
— Здесь я запрещаю вам смотреть наверх! — Евгения вспыхнула.
— Ни один человек на свете не смеет запрещать мне что бы то ни было! — сказала она.
Она запрокинула голову и увидела прямо над собой картину — нечто вроде сливной ямы, куда стекались веселое лукавство и символизм художников XIII века, — монах, весьма фамильярно обращавшийся с толстой свиньей…
Побледнев от гнева, Евгения ударила Мериме зонтиком по руке.
— Вы хотели быть инспектором исторических памятников для того, чтобы показывать мне эту мерзость? Поздравляю вас!
И она тут же увезла автора «Коломба» в Тюильри.
Подобная стыдливость естественным образом сопровождалась некоторым простодушием. Весь двор убедился в этом, когда однажды императрица посетила одну из выставок. Остановившись перед статуей, изображавшей целомудрие, она заметила:
— У нее слишком узкие плечи. Это некрасиво.
Ньеверкерк, сопровождавший императрицу, обратил ее внимание на то, что еще не сформировавшаяся девушка обладает иными пропорциями тела, чем зрелая женщина, и что такой облик лучше всего соответствует представлению о целомудрии. Со свойственной ей живостью императрица парировала, не подозревая о том, какой смысл можно вложить при желании в ее слова:
— Можно хранить целомудрие, не обладая узкими плечами. Не вижу в этом необходимости.
Присутствующие едва удержались от смеха.
Придворные дамы не разделяли суровости Евгении, ее безразличия к разного рода увеселениям. В Тюильри царили разброд, роскошь, красота, нетерпение и сладострастие.
Вот какую картину рисует очевидец, граф Гораций де Вьель-Кастель:
«Что же касается добродетельности женщин, то всем, кто заинтересуется этим вопросом, могу сказать одно: их поведение сильно смахивает на управление театральным занавесом — юбки приподнимаются каждый вечер не менее трех раз.
Женщинам уже не достаточно внимания мужчин, процветает лесбиянство.
В наше время чувства управляют людьми, готовыми потакать любому их капризу.
Гомосексуализм перестал быть позором; маркиз де Кюстин считается приятным и любезным собеседником.
Стоит только закрыть глаза на пороки соседа, и он будет с уважением относиться к вашим слабостям.
Свободомыслие маскируется светскими разговорами: дамы без ума от бесед весьма игривого и опасного содержания, но облеченных в добродетельные одежды слов, принятых в так называемом «хорошем обществе».
Если мужчина прямо обратился к женщине со словами: «Не хотите ли вы переспать со мной?», — то его сочтут грубияном, не знающим правил хорошего тона; но если он, переходя в атаку, скажет: «Вы сводите меня с ума!» — и без особых церемоний приступит к делу, то ему гарантирован успех, он прослывет «душечкой».
Изо дня в день стыдливость несчастной императрицы подвергалась тяжелым испытаниям. Император и Морни не могли отказать себе в удовольствии посвящать ее во все подробности светской жизни. Однажды утром они пересказали ей анекдот, героиней которого была Мари д'Агу. Эту историю можно найти в записках месье Вьель-Кастеля:
«Графиня д'Агу была воспитанницей Листа и имела от него троих детей, потом она приехала в Париж и стала любовницей Эмиля де Жирардэна, затем Лема, затем еще кого-то. Последним ее возлюбленным был писатель-социалист Даниэль Стерн.
Однажды вечером мы пили чай, сидя у огня. Мы были вдвоем. Она сказала:
— Мне хотелось выяснить, что испытывает женщина, принадлежа сразу двум мужчинам одновременно.
— Это как же? — спросил я.
— Как? — засмеялась она. — Вы когда-нибудь ели сэндвич?
— Да…
— Знаете, как его готовят?
— Конечно! На кусок хлеба с одной стороны намазывают масло, а с другой стороны кладут ветчину.
— Прекрасно! Так вот, я приготовила сэндвич и сама заняла место хлеба…
Можно представить себе чувства Евгении, узнавшей о подобном развлечении.
ОБМАНУТАЯ ИМПЕРАТРИЦА ОТКАЗЫВАЕТСЯ РАЗДЕЛЯТЬ ЛОЖЕ С ИМПЕРАТОРОМ
Изгнание никогда не шло на пользу королям.
Однажды во время празднеств Наполеон III с озабоченным видом прогуливался по залам дворца в Тюильри. Принцесса Матильда подошла к нему и спросила, чем он расстроен.
— У меня невыносимо болит голова, — ответил император. — И потом, меня преследуют три женщины.
— Как можно ввязываться в такую неразбериху? Три женщины — это же безумие!
Император взял кузину под руку и описал дам, домогавшихся его расположения:
— Во-первых, одна блондинка, от которой я ищу способа отделаться. Во-вторых, очень красивая дама, но она действует на меня усыпляюще. Наконец, еще одна блондинка, которая начала охоту на меня.
Принцесса Матильда улыбнулась:
— А как же императрица?
Наполеон III пожал плечами:
— Императрица? Я был ей верен целых шесть месяцев после нашей свадьбы, но теперь мне хочется немного рассеяться… Все однообразное приедается… Впрочем, потом я с удовольствием вернусь к ней.
Последняя фраза была не более чем любезность. Наполеон III кривил душой. Он не испытывал никакой радости, когда ложился в постель со своей бесчувственной супругой, и делал это лишь по обязанности. Как нам сообщает Стелли, «император, нафабрив усы, с холодной головой входил к императрице и прилежно исполнял свой долг, и взгляд его голубых глаз был устремлен в династическую даль».
Поневоле ловишь себя на мысли, что Наполеона III стоит поздравить с тем, что он, несмотря на свою ветреность, был верен Евгении целых шесть месяцев.