– Не желает ли господин герцог стакан вина перед ужином? – спросил Рене.
– Нет, благодарю, – устало произнес Ян, стягивая с себя сюртук. – Я грязный и даже есть не хочу. Я хочу только ванну и в постель.
– Но мадам ждала весь вечер, чтобы поужинать с вами.
Ян остановился, одна нога была уже на лестнице. Таунсенд замерла, стоя в тени дверного проема.
– Передайте, пожалуйста, мои извинения герцогине. Я слишком утомлен и грязен, чтобы ужинать с ней. – Говоря это, он даже не повернул головы.
– Слушаюсь, господин герцог. Таунсенд медленно закрыла дверь и снова опустилась на стул у окна. Взяв в руки книгу, она уставилась на нее, но затем перевела взгляд на изящный браслет, украшающий ее запястье, и вспомнила, с каким радостным ожиданием надевала его. Сердце ее пело, а глаза сияли, как у юной беззаботной девушки, когда она наряжалась для Яна. Она мечтала о несбыточном: как за ужином ослепит его своей красотой, поразит умением владеть собой и вести остроумную беседу. Она собиралась быть такой неотразимой, чтобы он не думал ни о вине, ни о еде, а только о ней.
– Я дура, – вслух произнесла Таунсенд, и книга выскользнула из ее рук и упала на пол. – Законченная дура. – И эти слова сверлили ей мозг, когда она поднималась по лестнице к себе в комнату.
Она проснулась после восхода солнца от сильного шума во дворе. Настойчивые голоса и ржание лошадей доносились к ней из окон, и Таунсенд быстро отбросила одеяло, думая, что это приехала, наконец, Китти.
Она не стала звать Марианну, оделась сама, дрожащими от волнения пальцами застегивая крючки. Китти олицетворяла для нее дом и семью, и Таунсенд удивилась, когда поняла, как сильно ей не хватало ее.. Растерянная и горящая от нетерпения, она сбежала по лестнице в холл, но приветливая улыбка мигом сбежала с ее лица, когда она увидела на крыльце, позади хмурящегося Рене, не Китти, а господина Бретона и с полдюжины крестьян. Она остановилась на последней ступеньке и хриплым, осевшим голосом спросила:
– Что это значит? Что случилось?
– Мы пришли предупредить вас об опасности, мадам. – Господин Вретон, обычно сдержанный и даже раздражающе спокойный, сильно вспотел, а рука, которой он вытирал пот со лба, заметно дрожала.
– Есть сведения, что полчища бандитов направляются сюда из Вилландри. Они поджигают стога, амбары, грабят замки. Убедительно прошу вас принять необходимые меры немедленно. Вооружайтесь, прячьте ценности, выпускайте скот и забаррикадируйте окна и двери. Где ваш супруг?
– В... в поле, – проговорила Таунсенд еле слышно. – Он выехал на заре вместе со жнецами.
Господин Бретон нахмурился:
– Значит, он ничего не знает...
– Да... – У Таунсенд подкосились ноги, и она опустилась на нижнюю ступеньку.
– Нужно немедленно предупредить его, – сказал один из крестьян, и остальные согласились с ним.
– Я пошлю кого-нибудь – начал Рене, но Таунсенд не дала ему договорить.
– Нет, Рене, я поеду сама. Соберите всех слуг и делайте все так, как советует господин Бретон.
– Но, мадам! Вы не можете поехать в поле. Это слишком опасно.
– Спасибо за предупреждение, господин Бретон, – добавила Таунсенд и протянула ему руку. – А теперь прошу меня извинить...
Она исчезла прежде, чем кто-нибудь успел ей ответить, и слуги, толпившиеся в холле, слышали, как она громко звала во дворе конюха.
Через несколько минут она уже мчалась по узкой пыльной дорожке, что вела в поле. Солнце нещадно припекало ее непокрытую голову, пыль и песок хрустели на зубах. Она этого не замечала. Все ее мысли, все молитвы сосредоточились на Яне. Если бандиты действительно приближаются со стороны Вилландри, то они достигнут полей, где идет жатва, гораздо раньше, чем перед ними покажутся верхушки дымовых труб и башенки сезакского замка. И прежде всего им бросится в глаза Ян, наблюдавший верхом за уборкой урожая, одетый в сшитые на заказ сапоги и тонкую батистовую рубашку, его внешность просто вопиет о том, что он аристократ, титулованный угнетатель крестьян, работающих на глазах у него под палящими лучами солнца. И он безоружен, как и жнецы, которые, конечно же, пришли на поле без всякого оружия. Да и зачем? Серпы и грабли мало чего стоят против заряженных ружей...
– О Господи, Господи, – взывала Таунсенд к небу. Она низко склонилась в седле, почти касаясь щекой шеи лошади и понукая ее хлыстом и пятками.
Перед ней была невысокая возвышенность с несколькими деревьями, разбросанными по гребню, откуда дорожка сбегала вниз. Таунсенд снова хлестнула лошадь перед подъемом, разгоняя испуганных коров и овец. Достигнув вершины, она увидела простиравшиеся внизу поля Сезака, а за ними длинную ленту лениво струившейся реки.
Какой-то всадник мчатся навстречу ей. Увидев Таунсенд, он поднял руку и окликнул ее по имени. Она всхлипнула – это был Ян. Он мчался к ней на бешеной скорости, и они съехались на вершине холма. Таунсенд мигом спрыгнула наземь и кинулась к нему. Ян, спешившись, поймал ее в объятия и крепко прижат к себе. Она ухватилась за лацканы его сюртука.
– Бандиты, – задыхаясь проговорила она. – Господин Бретон утверждает, они идут сюда, чтобы разграбить замок! Я боялась, что вы... – голос ее прервался, она не могла продолжать.
– Спокойней, любимая, спокойней, – нежно прошептал Ян, прижимаясь своей прохладной твердой щекой к ее щеке. – Это неправда. Никаких бандитов нет. Я посылал Серо в Вилландри, как только про это узнал, и он только что вернулся. Я как раз ехал, чтобы сказать вам – это очередной слух. Вам совершенно нечего опасаться, совершенно!
Не в силах больше сдерживаться, Таунсенд разрыдалась.
– Я так испугалась, – прошептала она. – Боялась за вас, вы ведь здесь один...
Ян обнимал ее за плечи, шепча слова утешения, любовь его была такой же пылкой и надежной, как его руки. Когда рыдания затихли, он нежно вытер ей глаза. Она подняла к нему распухшее от слез лицо, и он с минуту молча смотрел на нее. Затем грубовато спросил:
– Так вы беспокоились обо мне? Не о Сезаке?
Таунсенд высморкалась в его платок и кивнула.
В ответ Ян запрокинул голову и расхохотался. Солнечный свет озарил его мужественные черты и заиграл в глазах, но он тотчас овладел собой и снова взглянул на нее. И совершенно неожиданно для нее притянул к себе и впился в ее губы жадным поцелуем, в который, казалось, вложил всю душу.
– Таунсенд, – шептал он у самых ее губ. – Бог мой, неужели ты и впрямь все еще любишь меня?
Не дожидаясь ответа, его рот снова стал искать ее губы, и Таунсенд почувствовала, как дурманящее тепло и нежность заполняют всю ее. Его язык коснулся ее языка, и тепло сменилось вдруг вспыхнувшим страстным томлением. Когда Ян изо всех сил прижал ее к себе, она ощутила на своем теле твердый, пульсирующий жар его плоти и застонала, падая вместе с ним в траву.
Не отрывая рта от ее губ, он расшнуровал корсаж и нетерпеливо отбросил в сторону. За корсажем последовали чулки, сорочка и корсет. Обнажая ее тело, он с наслаждением касался каждого дюйма руками и губами, а Таунсенд изгибалась под ним, восхищаясь его умением любить. Темноволосая голова Яна склонилась к ее груди, и соски твердели от нежных прикосновений его языка. Затем он опустился ниже, целуя тугой, шелковистый живот. Ее руки нетерпеливо дергали его за пояс, и он на миг отпрянул, чтобы стянуть с себя бриджи. Солнце играло на его обнаженном мускулистом теле, и Таунсенд затрепетала, взглянув на него.
Понимающе улыбнувшись, Ян растянулся на траве рядом с нею. Его руки заскользили по бедрам вниз, к ягодицам, и он подложил ее под себя так, чтобы она ощутила между ног жаркое прикосновение твердой, пульсирующей плоти. Голова ее запрокинулась, и он целовал шею, а она приглашающе раздвинула ноги, и его имя со стоном слетало с ее губ.