II
1
Томас д'Орфей встал рано, незадолго до первой молитвы, которая обычно творилась в шесть утра, и направился в придел, чтобы возблагодарить небо за новый день. Приор оставался в церкви совсем недолго, и на то была причина: ему не терпелось узнать, где побывал и чем теперь занимается гость лепрозория. Выйдя из монастырского придела, он увидел Жана Майара, который привычно шел в этот утренний час в монастырскую больницу. Она представляла собой просто длинный барак, куда помещали больных, чье состояние требовало постоянного ухода… Помощников у мэтра Майара не было — брат Роз был постоянно занят хозяйственными делами, — и он настаивал, чтобы те, у кого проказа была пока еще в легкой форме, обходили страждущих и присматривали за ними, что обычно исполнялось, но без рвения и даже с явным отвращением.
Увидев, что Жан Майар остановился и заговорил с братом Розом, приор, раздираемый любопытством, окликнул врача:
— Мэтр Жан! Где он сейчас? Тот пожал плечами и буркнул:
— Вздремнул в больнице, а потом, еще до рассвета, ушел в большой лепрозорий.
— «Вздремнул в больнице»? Но ведь наше жалкое заведение переполнено, там не хватает коек даже для лежачих…
— На то была его добрая воля, — ответил за врача брат Роз. — Он разделил ложе с одним прокаженным из простолюдинов.
— Он спал рядом с прокаженным?!
— Да, так он захотел, — подтвердил монах. — Он прилег на пару часов, но прежде еще помог нам обиходить больных.
Лицо приора посерьезнело.
— Мэтр Жан, — спросил он, — неужели и этот поступок не восхищает вас?
— Поступок, конечно, смелый, и я не весьма рад, что Бог послал нам добровольного санитара, да еще из святых. Господь свидетель, я бы слова не сказал против его подвижничества, не сопровождайся оно каким-то странным, лихорадочным возбуждением! А у него то ли горячка, то ли нечто вроде мучительного кипения в теле, мой приор! Если он будет продолжать в том же духе, здоровье у него быстро пошатнется. Нет зла страшнее лихорадки, пусть даже она священная, а сегодня утром и все мои лентяи-помощники, похоже, ею заразились. Такие чувства ничего не стоят, они попросту тщетны. Вам бы следовало своей властью заставить его успокоиться, немного умерить его священный пыл, приор. Я вам это как врач говорю. Подобного рода горячечное возбуждение легко переходит в душевное расстройство, в безумие!
Приор призадумался. Он знал, что его друг — человек не только весьма ученый и искушенный в медицине, но и на редкость здравомыслящий, — часто дает хорошие советы, хотя никогда их не навязывает. Обычно Жан Майар бывал сдержан, да и от других вольностей не терпел, но сейчас — и это было странно — не смог скрыть своего отношения к поведению пришельца.
— Думаю, мне не пристало лить воду на священное пламя, — ответил приор. — Я могу только посоветовать ему беречь силы, чтобы их хватило исполнить благородную миссию до конца.
— Тогда нам по пути: мне надо сделать обход в большом лепрозории. Там мы и встретимся с нашей залетной птичкой, и вы сможете его пожурить. Я намереваюсь сегодня заночевать где-нибудь на полпути к вершине, чтобы завтра закончить обход местности вокруг макушки. К тому же я давно уже не навещал моего печального коллегу.
Последние его слова относились к негру, жившему на самой вершине, и содержали шутливый намек на зачатки медицинских знаний, которые Жан Майар обнаружил у того во время своих нечастых визитов, хотя объяснялись они с африканцем большей частью на языке жестов. Но шутка шуткой, а приора все-таки передернуло при упоминании об абиссинце, этой ходячей гниющей жути. Но врач настаивал на совместной прогулке вверх по склону.
— В последнее время вы много сидели в четырех стенах, а это вредно для здоровья. Прокаженным нужно двигаться, нам полезны умеренные физические нагрузки.
Минуту-другую приор мешкал — его совсем не привлекала перспектива ночевки под случайным кровом. Жан Майар был прав, говоря, что приор предпочитал затворничество в монастыре общению с прокаженными, будь у них даже не слишком омерзительная наружность. Но сегодня священник был всецело охвачен желанием вновь увидеть странника, причем как можно скорее. Потому он ответил врачу неожиданно для себя самого:
— Пойдемте. Вы правы: затворничество вредно и телу, и душе. Пожалуй, лучше мне прогуляться с вами.