Удар был страшным. Камей проплывал мимо!
Проклятые кулхусские пушкари всё-таки промахнулись. Капсула прошла всего на несколько тысяч километров выше. Так близко, о Боже — и так далеко! Мне казалось — всего-то протяни руку и вот он, Камей! Мне чудились в разрывах облаков города и космодромы, извивы рек и леса. В хрустально-прозрачной, звенящей высоте над снежной поляной полюса мне мерещились серебристые точки: эскадрильи боевых планетолетов, идущих штурмовать Кулхус. Позабыв про клятву не двигаться и молчать, я колотил по стеклу руками, я кричал, срывая голос — призывал помощь, ругался, требовал, грозил кому-то. На время рассудок мой словно помрачился, тело сотрясали конвульсии: думаю, я был на волосок от безумия. Последнее, что я запомнил, соскальзывая во мрак — гигантскую черную тень Лютеции, медленно ползущую по залитой лучами Кассандры поверхности планеты. Там, внизу — солнечное затмение, успел подумать я и потерял сознание.
Когда я пришел в себя, Камей был уже далеко. Остановившимся взглядом я смотрел на то, как подергиваются дымкой очертания материков, как загустевают над океанами облачные покровы, да и сама планета постепенно сжимается, ускользает прочь… Долгое время во мне не было ни единой эмоции: нервная система пребывала в оглушенном, подавленном состоянии сродни каталепсии. Больше мне не на что было надеяться, я только ждал смерти.
Таково свойство человеческой души: в самом тяжелом положении, в самой глубокой пропасти отчаяния находит она что-то светлое и возвышенное, дающее смысл существованию. Глухонемой паралитик черпает волю к жизни в последнем мостике к миру людей — в зрении, и порой он даже счастлив, но отберите у него возможность видеть, и он умрет от горя. Заточенный в подземелье радуется крошечному лучу света, проникающему в зарешеченное окно на потолке, и на сердце у него теплеет — но лишите его этого лучика, и он будет проклинать весь мир и с рычанием биться головой о мокрые стены. Когда я летел к Камею и все мои помыслы сосредоточились на нем, жизнь была полна смысла и моментами даже прекрасна — у меня была цель, и была надежда, пусть даже безумная. Теперь не стало ничего. Со стыдом вспоминаю — меня покинули последние остатки воли. Я больше не обдумывал способов покончить с жизнью, я равнодушно и молча ел, спал, смотрел на звезды, и разум мой был погружен в прошлое. Я неторопливо перебирал воспоминания всей жизни, сортировал и складывал, словно кусочки головоломки. Мне вспоминались давно забытые картины и образы, и временами это даже увлекало меня, но потом вновь накатывало черное безразличие и уныние. Пустым взором я смотрел в пустоту. Дух мой был сломлен.
У меня нет слов, чтобы описать то мрачное безвременье, ту бесконечную череду периодов сна и бодрствования во мраке. Порой я не мог отличить сон и реальность — от беспрестанного вращения звездной сферы даже перед закрытыми глазами все время стоял убегающий вниз рисунок созвездий, и головокружение становилось настоящей пыткой. Алмазно-ледяное многоцветье Млечного Пути не радовало меня — мне думалось, если я вдруг каким-нибудь чудом снова попаду на Камей, я не смогу без содрогания смотреть ночью на небо. Но странное дело — даже к такой невыносимой жизни я смог привыкнуть. Я содрогался, думая о том, что запасы пищи и воды в капсуле когда-нибудь подойдут к концу. Я со страхом представлял себе столкновение с метеоритом, и тесные стеклянные объятья моей тюрьмы начинали казаться уютными и комфортными. В довершение я вновь начал тешить себя безумными надеждами: я вообразил, что кто-то на Камее мог наблюдать затмение, увидеть в телескоп мою капсулу, и теперь меня ищут. Эта идея на несколько «дней» вывела меня из ступора, но вскоре я почти забыл о ней, и лишь временами, когда случались наиболее сильные приступы клаустрофобии, я говорил себе (в глубине души не веря в это), что меня ищут и скоро спасут, и это ненадолго успокаивало. Надеяться на то, что меня подберет случайный корабль, тоже было глупо. Если между Камеем и Кулхусом существовало регулярное сообщение, то сюда, по другую сторону, ни один корабль не заглядывал уже много десятков лет. Ближайшая к Камею планета, Юсуф, представляла собой огромный светящийся шар из сжатых чудовищным давлением газов, и была никому неинтересна. Я поискал Юсуф глазами, но не нашел — по-видимому, он в это время ушел за Кассандру. Скрылся в бесконечной черной пустоте и лиловый огонек Камея. Я остался наедине со звездами.
В созерцании их холодного блеска минула вечность.
Как-то раз я очнулся от смутной полубезумной грезы о своем детстве; я услышал идущие снизу знакомые булькающие звуки и приготовился есть. Но из трубочки, бывшей когда-то прозрачной, а теперь густо покрытой изнутри засохшим белковым концентратом, ничего не появилось. Вскоре прекратились и звуки. Я мигом пришел в себя, и короткая нервная дрожь сотрясла тело. Запасы пищи подошли к концу!