— Какой войне? — удивился Ленин.
— Грядущей. Сверху буржуазная Финляндия, слева — буржуазные Латвия, Литва и Эстония, чуть дальше коварная Польша — как не быть войне, когда кругом враги? Держать порох сухим, а госпитали — наготове, таков лозунг дня.
— А, это для конспирации, — догадался Ленин.
— Именно. Вы, Владимир Ильич, в инспекции будете приглашенным немецким специалистом. Вы ведь знаете немецкий язык?
— Ja natürlich, ich spreche perfekt Deutsch.
Доктор поморщился:
— Лучше вы будете глухонемым немецким специалистом. Ваша роль без слов. Хмурите брови, и только. Вы, Надежда Константиновна, председатель Особой Комиссии.
— Что это за комиссия, в чем ее суть?
— Никто не знает, потому и Особая. Помимо этого вы — сестра Мессинга. Старшая сестра.
— Какого Мессинга?
— Петроградского. Время от времени говорите «об этом стоит рассказать брату». Не слишком часто, раза три-четыре за день.
— Если того требует конспирация…
— Безусловно. Требует. Вы, Мария Ильинична, будете неизвестной величиной, это интригует и пугает. На самом деле вы представляете Коминтерн, но должны до времени держать это в тайне. Презрительно улыбайтесь, и записывайте что-нибудь в блокнотик. У вас блокнотик есть?
— Нет… Не знаю…
— Не страшно, возьмите мой, — доктор протянул небольшой блокнот в сафьяновом переплете. С блокнотом шёл свинцовый карандаш на золотой цепочке. Изящный парижский набор, в девятьсот девятом она присматривалась к такому, но купить не решилась, слишком уж дорого.
Мария Ильинична раскрыла блокнот. Чистые листки, как и положено новому блокноту.
— Хорошо, мы будем молчать и хмурить брови. А говорить будете вы? — в голосе Ленина явно звучало раздражение.
— Я? О, нет, нет. Говорить будет Селифан.
— Селифан? Шофёр?
— Поверьте, он отлично справится. Всё будет хорошо.
Автомобиль уже подъезжал к господскому дому, деревянному, но стоящему среди каменных служб.
— Это — мыза Зиновьева, сегодня — санатория имени Нахамкиса, здесь мы и найдем приют.
Зиновьева? А уезд — Троцкий. Предположим, Зиновьев не тот. Но Троцк-то в честь Троцкого назвали! Глядишь, дело и до Кобограда дойдёт!
Ленин нахмурился.
— Вот-вот, так и хмурьтесь, — сказал доктор.
У самого крыльца шофёр начал клаксонить, часто и требовательно.
К машине подбежала женщина, корпулентная, в заячьем тулупе
— Ну чего, чего расшумелись! Здесь санатория, здесь должно быть тихо, здесь поправляет здоровье сам товарищ Гребенюк!
— Гребенюк, гражданочка, нам пока ни чему, но где гражданин Тамм, почему я его не вижу? — сказал шофёр, выйдя из кабины. — Может, я плохо сигналю? Могу повторить.
— Не нужно повторять. Товарищ Тамм спит.
— Спит? Сейчас? Здесь? Когда приехали мы?
— Да кто вы такие, объяснитесь!
— Тише, тише, деревня! С нами — шофер кивнул на салон, — с нами Особая комиссия. Сестра Мессинга! Поняла?
— По… поняла, — сказала гражданочка, и ноги её подогнулись.
— Погоди умирать, гражданочка, — поддержал её за локоток шофёр. — Может, ещё и обойдётся. Только Тамма сюда — немедленно!
Но Тамм и сам спешил к автомобилю. Увидел в окошко, и понял: на таком автомобиле простое начальство не приедет. На таком автомобиле приедет только самое высокое начальство!
— Та! Здрафстфуйте! Топро пошалофать! — включил он акцент. Иногда помогает.
— Топро, топро! — Селифан был в кожаной шоферской куртке, кожаных штанах и кожаной фуражке. Если судить по одёжке — не иначе чекист, и не простой чекист. Если у них не простой чекист за шофёра, то кто же они тогда?
Шофер подошел к Тамму поближе, присмотрелся.
— Как ваше драгоценное здоровье? Брат ваш, Освальд, велел кланяться и просил передать, что Джоя жива, здорова, и всё еще выходит к калитке, ждет вас!
Теперь ноги подкосились у Тамма. Но он устоял, он крепкий. Но откуда шоферу знать, что у него есть брат Освальд, не последний человек в штабе Лейдонера пять лет назад, а сейчас — депутат парламента? Тем более, откуда ему знать, что в Таллине живет с его родителями английская спаниэлька Джоя, которой сейчас девять… нет, десять лет, и по которой он порой отчаянно скучает? И почему этот шофёр говорит по-эстонски, да так, как говорят врачи, учителя или даже писатели славного города Таллинна?
— Не тревожьтесь, не тревожьтесь! Не так всё скверно, даже наоборот. Вы, главное, радуйтесь нам! Радуйтесь, привечайте, а там, глядишь, и обойдётся, — и шофер перешел на русский:
— Вспомнили, товарищ?
— Вспомниль, вспомниль!
И пока членов Особой Комиссии устраивали в номерах, он заглянул в свой кабинет. Последнюю неделю Тамм расслабился, да что расслабился — пил, и пил много. Как не пить, если товарищ Гребенюк в одно лицо не употребляет, и ему нужен напарник и слушатель? А слышать, как товарищ Гребенюк расписывает свои подвиги, на трезвую голову, невозможно, и он, Тамм, пил не меньше Гребенюка, чем заслужил полное одобрение последнего.
На столе лежали неразобранные бумаги, и конверт сразу бросился в глаза. Тамм ножницами аккуратно вскрыл. Точно, комиссия! И какая комиссия! Ах, но кто же этот шофёр?
Буду верить, что обойдётся, решил Тамм, и пошёл распорядиться, чтобы на обед подали самое лучшее. Это помогало прежде, вдруг да и сейчас поможет?
Три часа спустя он был в этом почти уверен.
За столом приезжие вели себя прилично, даже скромно. Не чавкали, в скатерть не сморкались, ножом с вилкой орудовали сноровисто.
Шофер налил полный стакан «белоголовки», той, из прежнего времени. Налил, встал, и начал петь:
Камень на камень
Кирпич на кирпич
Умер наш Ленин
Владимир Ильич!
Тамм считал себя оперным знатоком. Не великим, но знатоком. В прежние времена он слышал лучших из лучших. Но этот шофёр пел так, что не посрамил бы ни Ла Скалу, ни Мариинку. Даже обе революционные дамы прослезились, а он-то знал, что одна из них, та, что справа — сестра Мессинга, известная как Смерть-баба, которая расстраивалась, если после её проверки никто не стрелялся. Расстраивалась, и брат, чтобы её утешить, мог запросто вскрыть в проверяемом заведении белогвардейское гнездо. С соответствующими последствиями.
Летит над страною
Скорбный наш клич
Навеки ты с нами
Владимир Ильич!
— допел шофер.
Допел, и немедленно выпил. Стоя.
Глава 10
23 января 1924 года, Финский залив
По тонкому льду
— Приезжайте! Приезжайте ещё!
С такими словами провожали Особую Комиссию все работники санатории имени товарища Нахамкиса. И даже легендарный командир Гребенюк тоже вышел на крыльцо, чтобы убедиться — уезжают! Уезжают! Какое счастье!
В дорогу, как положено, собрали корзинку яств, и хозяйственный шофёр тут же перенес их в автомобиль — большой, роскошный, неуловимо напоминающий яхту «Штандарт», на которой Гребенюк в стародавние годы служил помощником повара. Казалось бы, что общего, «Штандарт» — это корабль, а автомобиль — это автомобиль, а всё же, всё же…
Перед тем, как тронуться с места, «Студебекер» посигналил, и звук клаксона показался Гребенюку настолько похожим на сирену «Штандарта», что хоть крестись.
Но он удержался. Он теперь знает, что никого нет — ни Бога, ни Сатаны, никого. Есть только Партия, за неё и держись. Партия, и он, Антон Гребенюк. А остальное — туман и морок.
Медленно-медленно автомобиль не поехал — поплыл. Вот он поднялся на небольшой пригорок — и вдруг из белого стал ярко-красным! А потом скрылся, спустившись в низину.
А, это последний луч заходящего солнца его окрасил в цвет нашего знамени, понятно. И нечего мистику разводить.