Вид у нее был беззаботный.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы поговорить с мистером Теролой.
— Он сейчас занят. Присядьте.
— Благодарю вас.
— Я должна изображать утопающую, но Джек никак не может отрегулировать воду. Он хочет, видите ли, имитировать озеро Мичиган.
Блэкшир вежливо кивнул, выражая понимание.
— Джек очень охоч до сцен с утопающими, — добавила девушка. — Я-то предпочла бы оставаться сухой. На мой взгляд, лучше бы меня закалывали. А то слишком уж много возни с озером Мичиган. Вы не хотите присесть?
— Мне так удобнее.
— Ладно. Вы по делу?
— В известном смысле. Меня зовут Пол Блэкшир.
— Очень приятно. Нола Рат. Что ж, мне пора вернуться. Не хотите ли почитать журнал?
— Нет, спасибо.
— Возможно, вам придется подождать. Если этот снимок у Джека получится, он появится здесь в ноль минут, но уж если нет, то нет.
— Я подожду.
— Лучше бы уж меня закалывали, — повторила девушка. — Я скажу Джеку, что вы его дожидаетесь.
После нее остались лужицы воды и запах мокрых волос.
Нола Рат. Блэкшир повторил про себя ее имя, пытаясь определить, сколько же девушке лет. Должно быть, лет двадцать пять, немного меньше, чем Элен Кларво, но казалось, их разделяет целое поколение. Возраст мисс Кларво мало зависел от хода времени. Она была женщиной средних лет, и ничто в ней давно не говорило о молодости. Поэтому она была легкой добычей не только для Эвелин Меррик, но и для любых жизненных невзгод.
Мысль об этой женщине угнетала Блэкшира. Он хотел бы отделаться от этой мысли, но она стучалась в его мозг, точно нарушенное обещание.
Блэкшир посмотрел на часы. Три десять. Поднялся ветер. Занавески у входа в спальню то втягивались внутрь, то вспучивались, в камине дрожала паутина, а где-то в трубе скреблись мыши.
— Вы хотели видеть меня?
Блэкшир обернулся, удивленный тем, что он не слышал, как открылась дверь и к нему подошел хозяин ателье.
— Мистер Терола?
— Совершенно верно.
— Я — Блэкшир.
Они обменялись рукопожатием. Тероле на вид было немногим больше сорока; высокий и худой, он все время сутулился, словно хотел казаться пониже ростом. Кустистые черные брови нетерпеливо вздрагивали, когда он говорил, как будто молчаливо отрицали слова, вылетавшие из мягкого женского рта. Две тонкие параллельные пряди седоватых волос тянулись по лысой макушке, как железнодорожные рельсы.
— Одну минуту. — Терола прошел к спальне и с раздражением задернул занавески. — У меня здесь беспорядок. Моя секретарша сидит дома, заболела свинкой. В ее-то возрасте. Я думал, свинка — детская болезнь. Так чем я могу быть вам полезен, Блэкшир?
— Насколько мне известно, у вас работает или работала молодая женщина по имени Эвелин Меррик.
— Как вы об этом узнали?
— Мне так сказали.
— Кто именно?
— Мисс Меррик сослалась на вас, когда пошла поступать в школу натурщиц. Заявила, что работала у вас.
— Кем же?
— Выполняла ту работу, которую вы могли ей предложить, — ответил Блэкшир, стараясь не выказать свое нетерпение. — Ведь вы занимаетесь и так называемой художественной композицией?
— Да, и это на самом деле вид искусства.
— Вам видней. Вы помните мисс Меррик?
— Может, да, а может, нет. Я не отвечаю на кучу вопросов, если для этого нет веских причин. Назовите ваши, мистер Блэкшир.
— Блэкшир.
— Не то чтобы я не хотел с вами сотрудничать, только у меня обычай — сначала узнавать, с кем, в чем и для чего. Вы чем занимаетесь, мистер?
— Я консультант по инвестициям.
— И что же?
— Скажем, есть подлежащее разделу имущество и Эвелин Меррик может получить свою часть.
Терола говорил, почти не разжимая губ, словно боялся, что в спальне или в камине притаился человек, умеющий читать по губам.
— Не похоже, чтобы малютка получила часть какого бы ни было имущества, мистер.
— Значит, она заходила к вам?
— Заходила. Рассказала печальную сказку об умирающей матери, и я дал ей работу часа на два. Уважаю умирающих матерей, если они не передумывают и не остаются живехонькими, как моя собственная.
— Меррик причинила вам беспокойство?
— Я не позволяю таким пташкам причинять мне беспокойство. Я беру их за ухо и вышвыриваю вон.
— И ее вышвырнули?
— Пришлось. Она подняла шум.
— Когда это было?
— Недели две тому назад или около того. Тех, которые шумят, я выкидываю. Не то чтобы мне надо было что-то скрывать, — добавил он, подмигнув. — Просто не люблю тех, кто сует нос не в свое дело.
— А что еще она делала, кроме того, что совала нос?
— О, у нее возникла дурацкая мысль, будто я могу ее обессмертить. Сначала я подумал, она шутит, и расхохотался. Есть же у меня чувство юмора, черт побери! А она взъярилась. По правде говоря, у нее, по-моему, не все шарики на месте.
— Какую все же работу выполняла Эвелин Меррик?
— Позировала.
— Лично для вас или для одной из ваших «художественных» композиций?
— Какая вам разница?
— Возможно, большая.
— А именно?
— Если она позировала вам одна для иллюстрации в журнал, вы могли бы дать мне ее фотографию. Если же она работала с группой, едва ли вы сможете это сделать.
Терола погасил окурок сигареты в пепельнице.
— Я никогда не раздаю снимки.
— А что же вы с ними делаете? Торгуете вразнос?
— Плохое слово вы сказали. Лучше вам уйти, пока я не вбил вам его обратно в глотку.
— Я не знал, что вы такой чувствительный, Терола.
— С такими, как вы, я не желаю иметь дела. Мотайте отсюда.
— Спасибо за информацию.
Терола открыл дверь.
— Катитесь ко всем чертям.
Блэкшир прошел по переулку и сел в машину. Впервые за тридцать лет он чуть было не вступил в драку; это пробудило у него старые воспоминания, былые страхи и своего рода первобытное возбуждение. Рука на ключе зажигания дрожала, злость свинцовым грузом давила на глаза. Он хотел бы вернуться и сразиться с Теролой, а если понадобится, то и убить его.
Однако пока он ехал в студию Харли Мура, свежий морской ветерок поохладил его страсти и нейтрализовал разъедавшую мозг кислоту: оказывается, я не такой цивилизованный, каким себя считаю. Я все сделал не так. С Муром поведу дело иначе.
Глава 4
Берта Мур пятнадцать лет ждала ребенка, и, когда наконец родилась девочка, Берта с трудом могла поверить в свое счастье. Ей приходилось все время убеждать себя в этом. В любое время дня и ночи она входила на цыпочках в детскую, желая еще раз убедиться, что девочка здесь и она жива. Берта ни на минуту не могла присесть с книгой или шитьем, она как будто висела в воздухе подобно воздушному шарику на нитке. Нитку прочно держал стоявший обеими ногами на земле ее муж Харли.
У Берты хватило ума не забросить мужа после рождения дочери. Она, можно сказать, была очень добра к нему, но это была преднамеренная и равнодушная доброта; где-то в глубине ее сознания таилась мысль, что не надо жалеть сил, лишь бы Харли был ублаготворен во всем, потому что при хорошем отце девочка будет здоровой и лучше приспособленной к жизни, дружная семья — великое дело.
Все свое свободное время Берта проводила в разговорах с подругами и родственницами о совершенствах своего дитяти; она лихорадочно звонила педиатру, когда девочка отрыгивала пищу, или мужу, когда та плакала без видимой причины. Проживя с мужем почти двадцать лет, Берта научилась не беспокоить Харли в его студии. Однако она без труда и сожалений забыла эту науку в тот день, когда родилась дочь. Теперь она звонила Харли «во имя дочери», что снимало всякую возможность упреков или порицания. Девочка росла себе, не ведая о том, какие обязательства она налагает на своих родителей. Берта звала ее Энджи, это было уменьшительное от Энджел[2] и не имело ничего общего с зарегистрированным именем — Стефани Кэролайн Мур.