Я: «Что неверно?»
Ганс: «Все не так. Послушай. Мы посадим ее и меня в ящик34, а я в ящике сделаю wiwi. И я сделаю wiwi в панталоны, мне это все равно, это совсем не стыдно. Слушай, это серьезно, а все-таки очень весело!»
Затем он рассказывает историю, как вчера, о приходе аиста, но не говорит, что аист при уходе взял шляпу.
Я: «Где же у аиста был ключ от дверей?»
Ганс: «В кармане».
Я: «А где у аиста карман?»
Ганс: «В клюве».
Я: «В клюве? Я еще не видел ни одного аиста с ключом в клюве».
Ганс: «А как же он мог войти? Как входит аист в двери? Это неверно, я ошибся, аист позвонил, и кто-то ему открыл дверь».
Я: «Как же он звонит?»
Ганс: «В звонок».
Я: «Как он это делает?»
Ганс: «Он берет клюв и нажимает им звонок».
Я: «И он опять запер дверь?»
Ганс: «Нет, прислуга ее заперла. Она уже проснулась. Она отперла ему дверь и заперла».
Я: «Где живет аист?»
Ганс: «Где? В ящике, где он держит девочек. Может быть, в Шёнбрунне».
Я: «Я в Шёнбрунне не видел никакого ящика».
Ганс: «Он, вероятно, находится где-то подальше. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв – в ящике есть замок – и одной половинкой его так открывает (демонстрирует это мне на замке письменного стола). Тут есть и ручка».
Я: «Разве такая девочка не слишком тяжела для аиста?»
Ганс: «О, нет!»
Я: «Послушай, не похож ли омнибус на ящик аиста?»
Ганс: «Да!»
Я: «И мебельный фургон?»
Ганс: «Гадкий фургон – тоже».
17 апреля. Вчера Ганс вспомнил свое давнишнее намерение и пошел во двор, находящийся напротив нашего дома. Сегодня он этого уже не хотел сделать, потому что как раз против ворот у платформы стоял воз. Он сказал мне: «Когда там стоит воз, я боюсь, что я стану дразнить лошадей, они упадут и произведут ногами шум».
Я: «А как дразнят лошадей?»
Ганс: «Когда их ругают, тогда дразнят их, и когда им кричат но-но»35.
Я: «Ты дразнил уже лошадей?»
Ганс: «Да, уже часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так».
Я: «В Гмундене ты уже дразнил лошадей?»
Ганс: «Нет».
Я: «Но ты охотно дразнишь лошадей?»
Ганс: «Да, очень охотно».
Я: «Тебе хотелось и стегнуть их кнутом?»
Ганс: «Да».
Я: «Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Анну. Ведь тебе это тоже приятно?»
Ганс: «Лошадям это не вредно, когда их бьют. (Я так ему говорил в свое время, чтобы умерить его страх перед битьем лошадей.) Я это однажды на самом деле сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум».
Я: «Когда?»
Ганс: «В Гмундене».
Я: «Настоящую лошадь? Запряженную в экипаж?»
Ганс: «Она была без экипажа».
Я: «Где же она была?»
Ганс: «Я ее держал, чтобы она не убежала». (Все это, конечно, весьма невероятно.)
Я: «Где это было?»
Ганс: «У источника».
Я: «Кто же тебе это позволил? Разве кучер ее там оставил?»
Ганс: «Ну, лошадь из конюшни».
Я: «Как же она пришла к источнику?»
Ганс: «Я ее привел».
Я: «Откуда? Из конюшни?»
Ганс: «Я ее вывел потому, что я хотел ее побить».
Я: «Разве в конюшне никого не было?»
Ганс: «О, да, Людвиг (кучер в Гмундене)».
Я: «Он тебе это позволил?»
Ганс: «Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать».
Я: «А что ты ему сказал?»
Ганс: «Можно ли мне взять лошадь, бить ее и кричать. А он сказал – да».
Я: «А ты ее много бил?»
Ганс: «Все, что я тебе тут рассказываю, совсем неверно».
Я: «А что же из этого верно?»
Ганс: «Ничего не верно. Я тебе все это рассказал только в шутку».
Я: «Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?»
Ганс: «О, нет!»
Я: «Но тебе этого хотелось?»
Ганс: «Конечно, хотелось. Я себе об этом думал».
Я: «В Гмундене?»
Ганс: «Нет, только здесь. Я себе уже об этом думал рано утром, когда я только что оделся; нет, еще в постели».
Я: «Почему же ты об этом мне никогда не рассказывал?»
Ганс: «Я об этом не подумал».
Я: «Ты думал об этом, потому что видел это на улицах».
Ганс: «Да!»
Я: «Кого, собственно, тебе хотелось бы ударить – маму, Анну или меня?»
Ганс: «Маму».
Я: «Почему?»
Ганс: «Вот ее я хотел бы побить».
Я: «Когда же ты видел, что кто-нибудь бьет маму?»
Ганс: «Я этого еще никогда не видел, во всей моей жизни».
Я: «И ты все-таки хотел бы это сделать? Как бы ты это хотел сделать?»
Ганс: «Выбивалкой». (Мама часто грозит ему побить его выбивалкой.)
На сегодня я должен был прекратить разговор.
На улице Ганс разъясняет мне: омнибусы, мебельные, угольные возы – все это аистиные ящики».
Это должно означать – беременные женщины. Садистский порыв непосредственно перед разговором имеет, вероятно, отношение к нашей теме.
«21 апреля. Сегодня утром Ганс рассказывает, что он себе подумал: „Поезд был в Лайнце, и я поехал с лайнцской бабушкой в таможню. Ты еще не сошел с моста, а второй поезд был уже в Сан-Байт. Когда ты сошел, поезд уже пришел, и тут мы вошли в вагон“.
(Вчера Ганс был в Лайнце. Чтобы войти на перрон, нужно пройти через мост. С перрона вдоль рельсов видна дорога до самой станции Сан-Байт. Здесь дело не совсем ясно. Вероятно, вначале Ганс представлял себе, что он уехал с первым поездом, на который я опоздал. Потом пришел с полустанка Сан-Байт другой поезд, на котором я и поехал. Он изменил часть этой фантазии о бегстве, и у него вышло, что мы оба уехали со вторым поездом.
Эта фантазия имеет отношение к последней неистолкованной, по которой мы в Гмундене потратили слишком много времени на переодевание в вагоне, пока поезд не ушел оттуда.)
После обеда мы перед домом. Ганс вбегает внезапно в дом, когда проезжает парный экипаж, в котором я не могу заметить ничего необыкновенного. Я спрашиваю его, что с ним. Он говорит: «Я боюсь, потому что лошади так горды, что они упадут». (Лошади были сдерживаемы на вожжах кучером и шли мелким шагом с поднятой головой,– они, действительно, шли «гордо».)