сквозь листву украдкой,
гулко эхо отдается
перекличкой краткой.
Закукует ли кукушка,
выпорхнет ли птица, —
Руска вмиг замрет и, спрячась,
слушает, боится.
И опять идет босая
по шипам жестоким,
распустив косу густую
по плечам высоким.
Может днем она казаться
сумасшедшей, жалкой,
ночью ж может показаться
выплывшей русалкой.
Выплыла и тихо ловит
тени в лунном свете...
Вглубь лесов уходит Руска,
никого не встретив.
А куда идет? Не знает.
Где остановиться?
Хоть в какой-нибудь бы угол
спрятаться, забиться;
чтоб никто ее не видел, —
людей не видала,
чтоб ничто о страшном прошлом
не напоминало.
Ночь кровавую забыть бы,
Куздов дом проклятый,
и уйти туда, откуда
больше нет возврата...
Вдруг без сил она упала,
подкосились ноги,
скоро кончатся все муки
все ее тревоги.
В небо глянула, прощаясь
с ясной синевою,
стало жалко расставаться
с жизнью молодою.
Умирать в лесу так страшно
без души единой, —
после смерти стать добычей,
пищею орлиной.
Вдруг дубрава под шагами
ожила, вздыхая,
зашуршали с треском ветви
и листва сухая.
Иль спешит за ней погоня,
злую казнь готовя?
Иль медведь бредет по следу,
лакомый до крови?
Крикнула, собрав все силы,
и не ждет ответа,
простонала: «Помогите!
Ах, мой Ангел, где ты?»
«Здесь я, здесь, моя голубка!» —
звонкий крик раздался,
и с ружьем из темной чащи
Ангел показался.
«Руска!» — «Ангел! Ах, мой милый»
«Пташка, что случилось?
Кровь откуда?» — «Ты не умер!» —
«Как здесь очутилась?»
Подбежали, задрожали
в радости безбрежной,
с поцелуями, слезами
обнимались нежно...
Рассказали, что случилось
с ними в дни разлуки,
Руска — про свое несчастье,
Ангел — про все муки.
Рассказал он про походы
с Ботевым великим,
и про голод и скитанья
по ущельям диким.
Говорят чистосердечно,
ни в чем не таятся,
все глядят в глаза друг другу
и не наглядятся.
С радости они забыли
все былые муки,
а над ними клонят ветви
вековые буки...
Ветер утренний, прохладный
по вершинам мчится,
и встречают солнце песней,
просыпаясь, птицы.
Вдруг из темной чащи леса
кто-то появился.
«Вот так встреча! Гей, юнаки!» —
окрик прокатился.
И старик седой с дубинкой
вышел на поляну.
«Вот так встреча! — закричали. —
Это Лулчо Панов!»
Ангела дед обнимает
с молодою силой:
«Я тебя живым увидел,
будь здоров, мой милый!
Вспомнил я былые годы...
Руска — невредима,
в сердце у нее струится
кровь от деда Димо.
Ты кинжал мой обагрила
кровью агарянской,
подвиг совершив во славу
веры христианской!»
«Лулчо дед, а что ты ищешь
в чаще на вершине?» —
«Здесь мое былое царство,
вот моя дубина!
Красный цвет на ней недаром,
как на прялке новой,
двух злодеев ей убил я
перед хатой Иова!
Выдал всех предатель Куздо,
гром срази ударом!
И теперь в лесах я буду
промыслом жить старым!
Ой, гайдуцкие дубравы!
Буки, сосны, ели!
Много с Минчо-воеводой
мы ягнят поели.
Тут гуляли мы, встречали
бури и бураны,
и дрожали перед нами
лютые султаны!
Многое сейчас на память
в голову приходит,
горячее бьется сердце,
кровь по жилам бродит!
В Сербию уйдем отсюда,
поминай, как звали!
Жалко, что «Александрия»
погниет в подвале!»
И когда они добрались
до вершины трое,
скрылось где-то за полями
солнце золотое.
И так щедро посылало
алыми лучами
на вершины снеговые
розовое пламя.
И в последний раз взглянули,
уходя, юнаки
на поля, леса родные
в сизом полумраке;
на прекрасную отчизну
под кровавым игом
и, прощаясь, прослезились
в горе превеликом.
Ангел молодой снял шапку,
закричал с вершины,
чтоб услышали и горы,
и поля, долины:
«Ой, Болгария, прощай же,
мать моя родная,
почернела ты от горя,
слезы проливая!
Мать-страдалица, родишь ты
сыновей юнаков,
чтоб в цепях, в петле их видеть,
горько их оплакав!
Гонишь сыновей в изгнанье
по тропинкам горным,
дочерей родишь прекрасных,
чтоб ходили в черном!
Ты родишь пшеницу, розы,
а сама без пищи;
много золота и шелка,
только все мы — нищи!
Ой, прощай, земля родная,
в доле несчастливой
щедро политые кровью
борозды и нивы!
Ты мила мне, мать-отчизна,
но к родному краю
мне придется ли вернуться?
Я и сам не знаю.
За тебя, о, мать-отчизна,
бой кипел кровавый,
но, как Ботев, в той долине
я не пал со славой.
Не погиб я в этой битве,
ухожу отсюда,
но в Болгарии под игом
я рабом не буду!
Родина, прощай! Вернусь я
к своему народу,
как ударит час сражаться
за твою свободу!»