Тем временем Фромм предложил арестованным, если они желают, написать свои последние письма. Ольбрихт и Хефтен стали писать предсмертные строки своим жёнам. Фромм вышел из комнаты и спустя некоторое время вернулся в сопровождении нескольких офицеров охранного батальона. Он объявил, что созвал военно-полевой суд, который приговорил к смертной казни четырёх офицеров: полковника Мерца Квирнгейма, генерала Ольбрихта, полковника Штауффенберга и Хефтена. При этом фамилии Штауффенберга и Хефтена произнести вслух Фромм не пожелал.
Затем Фромм предложил Гёпнеру покончить жизнь самоубийством. Но Гёпнер ответил, что не знает за собой столь тяжкой вины, и дал увести себя в военную тюрьму Моабит.
Четверых приговорённых к смертной казни около полуночи вывели во двор на расстрел. Хефтен поддерживал ослабевшего от ранения Штауффенберга. Место казни освещалось фарами военного грузовика68. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг погиб с возгласом: «Да здравствует священная Германия!»69
Пули оборвали жизнь Штауффенберга накануне его 37-летия. К нему в полной мере относятся слова, сказанные его соратником Фрицем Шуленбургом в тот же самый вечер, незадолго до ареста: «Немецкому народу, видно, придётся испить эту чашу до дна. Мы должны пожертвовать собою. Позже нас поймут»70.
Преследование и террор
В 0 часов 21 минуту генерал Фромм приказал отправить телеграмму всем командным инстанциям, получившим ранее приказы заговорщиков. В ней он объявлял эти приказы потерявшими силу и сообщал, что попытка путча подавлена. Затем он обратился с краткой речью к выстроенным во дворе солдатам.
Решение Фромма немедленно казнить главных заговорщиков явно объяснялось его желанием побыстрее избавиться от неприятных свидетелей. Прибывшие тем временем эсэсовские фюреры Скорцени и Кальтенбруннер приказали немедленно доставить закованных в цепи арестантов на Принц-Альбрехтштрассе, где тотчас же начались допросы.
Фромм, не имевший больше командной власти, поскольку командующим армией резерва теперь был назначен Гиммлер, отправился к Геббельсу. Но ещё в ту же ночь Фромма подвергли «почётному аресту».
Трупы Бека, Штауффенберга и остальных трёх расстрелянных были немедленно доставлены на кладбище церкви св. Матвея в Шёнеберге и погребены там, однако на следующий день извлечены и сожжены. Гиммлер в своей речи заявил: «Я отдал приказ сжечь трупы, а пепел развеять по ветру. Мы не желаем, чтобы от подобных людей, а также и от тех, которые казнены теперь, осталось хоть малейшее воспоминание в виде хоть какого-нибудь захоронения»71.
Около часа ночи радио передало речь Гитлера, о которой было объявлено ещё четырьмя часами ранее. Магнитофонную запись речи пришлось сначала доставить из Растенбурга в Кёнигсберг. Гитлер заявил:
«Мизерная кучка тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных, глупых офицеров сколотила заговор, чтобы убрать меня, а вместе со мною уничтожить и штаб оперативного руководства вооружённых сил. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, разорвалась в двух метрах справа от меня... Сам я остался совершенно невредим, если не считать совсем мелких ссадин, ушибов или ожогов. Я воспринимаю это как подтверждение воли провидения, повелевающего мне и впредь стремиться к осуществлению цели моей жизни, как я делал это по сию пору...»72 За дикой бранью по адресу заговорщиков последовало заявление, что они «теперь будут беспощадно истреблены». Засим Гитлер вновь благодарил «провидение» и обещал: «Я и впредь должен, а потому и буду возглавлять мой народ».
Речь слушали и солдаты в Радиоцентре. В. Кайрат вспоминает: «Утром 21 июля... мы из первых рук услышали «речь о провидении», произнесённую фюрером из своей ставки. Фриче[31], которого до тех пор нигде не было видно, теперь ворвался в свой кабинет, радуясь как дитя. Он был в состоянии счастливого опьянения, скакал от двери к двери, тряс солдатам руки, раздавал подарки и, заикаясь, лепетал: «Фюрер жив, Штауффенберг на виселице, спасибо, спасибо, мои спасители!» Если в нашей казарме питание было скудным и плохим, то теперь мы были поражены тем, что нам подали на стол. В столовой имелся такой богатый выбор, словно в дни самого глубокого мира. Здесь было всё — от шампанского до самых отборных сигарет «Аттика», и каждый солдат набирал яств столько, насколько у него хватало денег, закупал дефицитные продукты. Нам немедленно выплатили полевые, хотя мы не сделали ни единого выстрела. Через два дня мы снова вернулись в Дёбериц-Эльзгрунд»73.