“Всегда узнаю старого доброго янки! Никогда не ошибаюсь. – Так приветствовал его этот человек, когда оба они оказались рядом в очереди за багажом. – Правда, однажды я все-таки дал промашку. Подвел меня один стервец в рейсе на Женеву. Уселся прямо рядом со мной. Со стюардессой говорил по-английски, вот я и принял его за одного из этих набитых деньгами кубинцев из Флориды – вы понимаете, кого имею в виду? И что вы думаете: паршивый итальяшка в костюме-тройке – вот кем он оказался!”
Лазутчик в одежде коммивояжера – один из дипломатов.
“Женева. Все это началось в Женеве”.
Слишком много призраков. Никаких страхов, никаких тревог! Женщина прошла через арку, и Джоэл отвел в сторону взгляд, снова пытаясь сосредоточиться на досье Эриха Ляйфхельма. Но тут какое-то легкое неожиданное движение приковало его внимание. Он оглянулся на женщину. Откуда-то из тени возник мужчина и тронул ее за локоть. Они торопливо обменялись какими-то словами и быстро разошлись – мужчина продолжил движение по залу, а женщина и вовсе исчезла из виду. Неужто мужчина и в самом деле бросил взгляд в его сторону? Конверс старался понять, не следит ли за ним этот человек. Ничего определенного – тот вертел головой в разные стороны, как бы разыскивая кого-то или что-то. Затем, как бы обнаружив то, что ему нужно, человек этот заторопился в сторону касс японской авиалинии, достал бумажник и погрузился в разговор с кассиром явно восточной внешности.
Только без паники! Самый заурядный, охваченный дорожной лихорадкой господин наводит справки о рейсе. Итак, все преграды на его пути скорее воображаемые, чем реальные. Но юридический склад ума Джоэла тут же внес поправку: преград – и вполне реальных – было уже немало. И сколько их еще будет! О Господи! Хватит об этом! Попытайся сосредоточиться на досье!
“В семнадцать лет Эрих Штёссель-Ляйфхельм закончил Вторую гимназию города Эйхштадта, добившись отличных успехов не только в учебе, но и в спорте. Это был период всеобщего финансового хаоса, когда крах американской фондовой биржи 1929 года только усугубил и без того шаткое положение Веймарской республики. Поэтому пробиться в университеты могла только горстка выпускников, обладающих самыми солидными связями. Одержимый яростным порывом, как потом признается сам Штёссель-Ляйфхельм, он отправился в Мюнхен, намереваясь встретиться с отцом и потребовать у него поддержки. То, что предстало там его глазам, не только ошеломило его, но и явилось прекрасной возможностью, открывшей для него широкую дорогу к успеху. Размеренная и уравновешенная жизнь доктора Ляйфхельма лежала в руинах. Брачный союз, заключенный им не по любви и на весьма унизительных условиях, привел к тому, что доктор все чаще стал прикладываться к бутылке, а это привело к неизбежным профессиональным ошибкам. Осужденный медицинской общественностью (в которой было довольно много евреев), он был обвинен в некомпетентности и выведен из состава врачей Карлсторской больницы. Частная практика была безвозвратно утрачена, жена выгнала его из дома, и все это – по указке его старого, но все еще весьма влиятельного тестя, который и сам был не только врачом, но и членом совета директоров Карлсторской больницы. Когда Штёссель-Ляйфхельм отыскал своего отца, тот ютился в дешевой квартирке в рабочем квартале города, зарабатывая жалкие пфенниги липовыми рецептами на наркотики и марки – подпольными абортами.
В порыве благородных чувств (опять-таки по словам друзей того периода) папаша Ляйфхельм крепко обнял своего незаконного отпрыска и поведал ему печальную повесть о своей злополучной жизни, о несговорчивости жены и о тиранах родственниках. Это была типичная история самонадеянного человека с небольшим талантом и широкими связями. При этом доктор не уставал твердить, что он никогда не оставлял свою любовницу и любимого сына. В ходе этих весьма продолжительных и, без сомнения, пьяных излияний души вскрылось еще одно немаловажное обстоятельство, о котором юный Штёссель-Ляйфхельм до этого не знал, – законная жена его отца была еврейкой. Нашему юному герою это очень пригодилось.
Так лишенный прав наследства мальчишка стал настоящим отцом для этого скатившегося в бездну человека”.
По динамикам что-то объявили по-датски, и Джоэл посмотрел на часы. Объявление повторили, на этот раз уже по-немецки. Он напряженно вслушивался в слова, с трудом отличая одно от другого, но нужное ему все же уловил: “Гамбург – Кельн-Бонн”. Это было первое объявление о посадке на последний рейс в столицу Западной Германии через Гамбург. Полет займет не более двух часов, посадка в Гамбурге специально предназначалась для чиновников, которые хотели попасть за свои столы к началу рабочего дня.