Дэвид ЛИСС
ЗАГОВОР БУМАГ
Глава 1
Уже в течение нескольких лет представители книготоргового сословия настойчиво убеждали меня записать мои мемуары на бумагу, считая, что многие с готовностью истратят несколько, шиллингов, дабы узнать о правдивых и необыкновенных приключениях в моей жизни. Несмотря на то что я обычно отклонял подобные идеи как не заслуживающие моего внимания, не стану утверждать, что никогда не задумывался об этом серьезно, поскольку мне довелось увидеть и пережить столь много интересного и приходилось неоднократно и с удовольствием рассказывать истории из своей жизни в кругу друзей, собравшихся за столом после обеда. Однако есть разница между историями, рассказанными поздним вечером за бутылочкой бордо, и книгой, которую может взять в руки н внимательно изучить любой. Мне, безусловно, доставляла удовольствие идея изложить историю своей жизни, но я также отдавал себе отчет в том, что публикация будет щекотливым делом, поскольку детали и особенности моих приключений затронули бы такое большое число живущих поныне людей, что подобная книга могла бы стать предметом иска, по меньшей мере. И все же идея меня заинтересовала, даже, я бы сказал, увлекла, что можно, без сомнения, объяснить тщеславием, которое в крови любого мужчины, а в моей крови, вероятно, как ни у кого другого. Учитывая все это, я решил написать эту книгу, как считаю правильным. Если господам с Граб-стрит угодно строить домыслы, дадим им такое право. Что же касается меня, я буду писать так, чтобы представить правдивую картину этих событий, если не для современников, то для потомков.
Я долго терзался нерешительностью, с чего бы начать, поскольку был очевидцем многих событий, которые могли быть интересны широкой аудитории. Может быть, стоит начать, как авторы романов, с моего рождения? Или как поэты, с середины действия? Наверное, и ни то и ни другое мне не подходит. Думаю, следует начать мой рассказ с того дня, а прошло уже более тридцати пяти лет, когда я встретил Уильяма Бальфура, поскольку именно дело, касающееся смерти его отца, принесло мне скромный успех и некоторую известность. Однако до сих пор мало кто знает всю правду об этом деле.
Мистер Бальфур впервые посетил меня однажды поздним утром в октябре 1719 года. Это был беспокойный год для нашего острова: народ жил в постоянном страхе, что французы окажут поддержку наследнику свергнутого короля Якова, чьи сторонники-якобиты постоянно грозили вновь овладеть британским престолом, Наш немецкий король занимал трон всего четыре года, и борьба за власть между его министрами создавала ощущение хаоса во всей столице. Все газеты с возмущением писали о бремени национального долга, который, по их убеждению, никогда нельзя будет выплатить и который все увеличивался. Это было время изобилия, а также хаоса, рока и богатых возможностей. Это было прекрасное время для человека, чьи средства к жизни зависели от преступности и неразберихи.
Политикам было мало до меня дела, а меня волновал лишь собственный долг. В тот же день, с которого я начал свой рассказ, помимо шаткого финансового состояния меня беспокоили еще более насущные проблемы. Я давно проснулся, но только что встал и оделся, когда моя домовладелица миссис Гаррисон сообщила, что меня хочет видеть господин христианской наружности. Моя милая домовладелица считала необходимым всякий раз подчеркнуть, что ко мне пришел христианин, хотя в течение нескольких месяцев, что я жил у нее, я был единственным евреем, который когда-либо переступал порог ее дома.
В то утро мысли мои были в беспорядке, и я не намеревался принимать никаких посетителей, тем более незнакомых, поэтому я велел миссис Гаррисон отослать гостя, но она, будучи натурой решительной, бесстрашно вернулась назад и сказала, что у господина ко мне срочное дело.
— Он говорит, это связано с убийством, — сказала она невозмутимым тоном, каким обычно сообщала о повышении арендной платы. Ее бледное, испещренное жилками лицо ожесточилось, выражая неудовольствие. — Именно так он и сказал, без обиняков: с убийством. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие, мистер Уивер, когда в мой дом приходят люди и говорят об убийстве.
Я не совсем понимал, отчего, если это слово ей настолько неприятно, она произносит его так громко, что слышно во всех комнатах, но решил, что мой долг успокоить ее.
— Я вполне вас понимаю, сударыня. Очевидно, господин сказал «убранство», а не «убийство», — солгал я, — поскольку я в данный момент интересуюсь текстилем. Пригласите, пожалуйста, его подняться ко мне.
Слово «убийство» привлекло внимание не только миссис Гаррисон, но и мое. Поскольку не далее как двенадцать часов назад я имел отношение к кое-какому убийству, я решил, что дело может касаться меня непосредственно. Этот Бальфур, конечно, окажется любителем копаться в грязи, жалким жуликом, которыми кишит Лондон, ублюдком из тех, что рыщут по сырым вонючим улочкам у Темзы в поисках наживы и не гнушаются ничем. Без сомнения, он слышал что-то о злоключении, в которое я попал, и пришел просить меня заплатить за его молчание. Я отлично знал, как избавляться от людей подобного сорта. Только не с помощью денег, ведь если дать такому жулику хоть сколько-нибудь, он обязательно потребует еще. Я давно пришел к выводу, что в подобных случаях проблемы лучше решать с помощью силы. Надо было применить что-нибудь бескровное, что-нибудь, что не привлекло бы внимания миссис Гаррисон, когда я буду провожать мерзавца к выходу. Женщина, которой не нравится, когда в ее доме говорят об убийстве, едва ли одобрит, что из человека будут вышибать дух прямо у нее на лестнице.
Я навел подобие порядка в своей приемной, как я ее называл. Я занимал в доме миссис Гаррисон две комнаты: в одной жил, а другая использовалась для деловых целей. Подобно многим коммерсантам, а именно им я себя представлял даже в то время, я привык устраивать встречи в местной кофейне, но поскольку моя работа носила конфиденциальный характер, это не позволяло моим клиентам посещать подобные общественные места. Поэтому я разместил в комнате несколько удобных стульев, круглый стол и симпатичные полки, предназначенные для книг, но которые я использовал по большей части для хранения вина и сыра. Отделкой занималась миссис Гаррисон и, выкрасив стены в бело-розовый цвет и повесив на окна голубые шторы, сделала комнату излишне жизнерадостной. Однако несколько клинков и плакатов с борцами на стенах придали ей относительно мужской характер.
Я гордился своими комнатами и считал, что их благородное убранство помогало побороть чувство скованности у господ, которые обращались за моими услугами. Моя профессия часто связана с малоприятными вещами, и я пришел к заключению, что клиенты предпочитали считать, будто речь идет о коммерции, и только.
Должен сказать, хотя меня могут упрекнуть в тщеславии, что я также гордился и своей внешностью. После, стольких лет, проведенных на ринге, мне практически удалось избежать таких отметин, придававших другим ветеранам кулачного боя вид головорезов, как выбитый глаз, размозженный нос или какое-нибудь другое уродство. Я мог похвастать лишь парой небольших шрамов на лице и маленькими неровностями на переносице, свидетельствовавшими о неоднократных переломах носа. По правде говоря, я считал себя достаточно красивым мужчиной и одевался скромно, но аккуратно. Я всегда носил только чистые сорочки, самым старым из моих камзолов и жилетов было не более года. Однако я не принадлежал к числу бойких франтов, разодетых по последней моде в кричащего цвета камзолы и брыжи. Человек моего рода занятий предпочитает простую одежду, не привлекающую к нему излишнего внимания.
Я сел за большой дубовый письменный стол, повернутый в сторону двери. Сидя за этим столом, было удобно работать, но я также заметил, что это придает мне важный вид. Вооружившись пером, я принял вид человека чрезвычайно занятого и недовольного, что его отвлекают от дела.
Однако, когда миссис Гаррисон ввела посетителя, я с трудом сдержал удивление. Уильям Бальфур был не мошенником, как мы в то время называли воров, а изысканно одетым иблагородной наружности джентльменом лет на пять моложе меня; я бы дал ему двадцать два или двадцать три года. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина с тревожным выражением на широкоскулом, приятном лице, которое слегка портили рубцы от оспы. На нем был дорогой парик, но пятна и,желтоватый цвет, проступавший сквозь пудру, выдавали его возраст и изношенность. То же самое можно было сказать о его платье: сшитое у хорошего портного, оно выглядело немного изношенным и покрытым пылью дороги, суматохи и дешевого жилья. Особенно обветшалым был его жилет, некогда украшенный кружевом и серебряным шитьем. У Бальфура было странное выражение глаз, я не мог точно определить, что в них — подозрительность, усталость или поражение. Он рассматривалменя со скептицизмом, к чему я, впрочем, привык. Понятно, что большинство из входящих в эту комнату соответствующим образом готовились. Некоторые напускали на себя презрительный вид, некоторые смотрели с сомнением или с превосходством. Некоторые даже — с восхищением. Последние видели меня в зените бойцовской славы, и их любовь к спорту пересиливала чувство неловкости, которое они испытывали при необходимости обращаться за помощью к еврею, который разбирался с чужими неприятностями. Этот Бальфурсмотрел на меня ни как на еврея, ни как на борца, а как-то иначе, словно я был здесь вовсе ни при чем, — будто на слугу, который должен был отвести его к нужному ему человеку.