— Выгода — дело хорошее, — согласился Легонтов. — Но прежде чем вам передадут документы и вы сумеете извлечь из них выгоду, нам хотелось бы получить доказательства вашей непричастности к убийствам вашего шефа Крюднера и адвоката Штюрмера.
— Но, насколько мне известно, Штюрмер просто замерз спьяну в пригородном лесочке. Почему вы подозреваете, что его смерть могла быть убийством? Какие у вас для этого основания? — тон Лидии оставался спокойным, но в глазах замелькали искорки паники.
— Основания весьма обыденные для такого случая, сударыня. Вскрытие показало, что Штюрмер скончался не столько от переохлаждения, сколько от яда. Кто-то поднес ему отраву и доставил его за город умирать. А без отравы, только от одного холода, люди, одетые в теплую шубу, не так часто погибают в ноябре месяце. Яд, сударыня, яд — вот причина смерти. Так что с медицинской точки зрения все выглядит вполне естественно — отравили и бросили в сугроб помирать, — тон Легонтова оставался таким спокойным, словно он и вправду рассказывал какую-то заурядную житейскую историю.
— Ну, допустим, Штюрмера отравили, — согласилась Лидия. — Мне это неизвестно, я поверю вам на слово. Однако, причем тут я? А уж о смерти господина Крюднера и говорить нечего. Вы прекрасно знаете, что у меня — алиби.
— Сударыня, сударыня… Не нужно подозревать, что вокруг вас одни идиоты. Уж я-то знаю, чего стоит ваше алиби. Я ведь сам отправил вас в свой собственный пустующий дом под Петербургом, сообщив полиции, что вы находились там уже в день убийства.
— Вы что, решили меня шантажировать? — воскликнула Лидия, теряя остатки сдержанности.
— Ни Боже мой. Просто напоминаю вам некоторые обстоятельства. Мы-то с вами прекрасно знаем, что в день убийства вы были здесь, на предприятии… То есть находились, извините за мелодраматический тон, свойственный полицейским протоколам, в непосредственной близости от места преступления.
— Но я была заперта на чердаке, ни о чем не знала и ничему не могла помешать. Вы сами вызволяли меня из заточения. Разве не так? Вам не кажется, что в качестве возможной убийцы я выгляжу не слишком убедительно?
— Почему же? Еще раз прошу простить за откровенность, но вы, сударыня, вполне могли бы оказаться убийцей господина Крюднера. Я хорошо помню вашу историю — интересный, между прочим, получился рассказ и такой эмоциональный — похищение, заточение, угрозы и истязания, — прямо заслушаешься. Но при этом в место вашего, как вы изволили выразиться, заточения очень несложно было проникнуть через чердачное окно и столь же легко было через это окно место заточения и покинуть. Я тогда, помнится, сильно удивился, что такая энергичная барышня сидит под замком, когда спасение у нее, можно сказать, под носом, и невольно подумал: ну и глупые нынче барышни пошли! Мне, например, не составило особого труда проникнуть в ваше узилище, а потом вернуться обратно в вашей компании.
— Ваши мерзкие инсинуации меня совершенно не интересуют, — взвизгнула Лидия. — Я полагаю, что у вас нет никаких улик, которые позволили бы выдвинуть против меня обвинения.
— Улик пока еще не так много, как хотелось бы, но и не так мало, чтобы от них просто отмахнуться. И те, что уже нашлись, весьма крепкие, надежные, добротные улики… А кстати, не подскажете ли вы, где господин Герман? Что-то давно его не видно, — быстро спросил Легонтов.
— Не подскажу, — сухо ответила Лидия. — Он, естественно, исчез.
— А почему вы считаете, что это естественно?
— Потому что у него должны были начаться неприятности с полицией. Уж кто-кто, а он-то как раз замешан в дело с убийством.
— Ну что ж, тогда и вы тоже, естественно, — медленно произнес Александр Матвспч, пристально глядя на Лидию.
Меня удивляло, что господин Васильев, представлявший тут официальные власти, упрямо молчит, предоставив Легонтову вести этот неприятный разговор.
Можно было бы вообразить, что офицер контрразведки не только онемел, но к тому же еще намеренно ослеп и оглох, если бы не выражение его лица. Да, Васильев по какой-то причине предпочитал молчать, взирая на мир прищуренными умными глазами. Он даже еле заметно улыбался, глядя на Лидию, но в его улыбке не чувствовалось особой доброжелательности — просто спокойная улыбка вежливого человека.
Все-таки жандарма, занимавшегося политическим убийством, представляешь себе не таким — мне, к примеру, рисовался бы некий худой жилистый господин с невыразительным лицом, казенным голосом и строгим, пронзительным взглядом.
А Васильев был просто душка, хотя такое определение меньше всего вяжется с образом жандармского офицера.
Но, кажется, я слишком уж отвлеклась. Нужно послушать, что говорит Легонтов, тем более что он почему-то обратился — непосредственно ко мне.