– Я и об избрании услышал, только когда мы нарушили молчание после заутрени. И конечно пожелал святому отцу Божьей помощи. Да... И тем, кто плывет с ним, тоже.
Амата улыбнулась с притворным смирением, к которому Конрад успел привыкнуть за время пути. После окончания бдения он старался быть снисходительным, искупая недостойные ночные подозрения. Девушка не выказывала удивления такой переменой, но открыто радовалась ей. Однако от вопросов о том, как прошла ночь в спальне дома Витторио, предпочитала уклоняться. Конрад заподозрил, что девица нарочно дразнит его, и полагал, что, подумав о ней плохо, сам заслужил такое обращение. Про опоздавшего послушника он и спрашивать не стал, понимая, что не добьется ответа.
Снизу по извилистой тропе к ним долетел слова утренней молитвы, возвещавшие время открытия ворот.
Губбио раскинулся на пыльном дне долины. Очертания городка напоминали человеческую ступню, растопырившую толстые пальцы: улицы тянулись в расщелины между горами Кальво и Инджино. За стеной Конрад увидел развалины римского театра. Видимо, Игувиум, как назывался город во времена цезарей, занимал тогда большую часть равнины по берегам Чьяджио, пока века схваток с соседними городами-государствами не загнали его в пределы нынешних стен.
Мучительный визг проржавевших петель сообщил им, что ворота открылись, впуская новый день, вырвавшийся из предрассветной тишины. Конраду вспомнилось, как он в прошлый раз проходил через Губбио – в ту весну, когда получил от Лео рукопись.
– Тебе знаком обычай Corsa dei Ceri[13], сестра? – спросил он.
Амата мотнула головой.
Он остановился, опустил наземь свою ношу.
– Я видел однажды. Каждый год пятнадцатого мая, в канун дня их покровителя, жители Губбио наперегонки бегут в гору Инджино, от тех ворот, что под нами, к аббатству. Три команды по десять мужчин несут каждая три огромных свечи. Высотой свечи в шесть раз больше человеческого роста, тяжелые, как чугун, и на верхушке каждой восковая фигура святого: святой Убальдо, святой Георгий, и святой Антонио Скромник. Удивительное зрелище: мужчины кряхтят на подъеме, святые покачиваются на своих пьедесталах, а весь город бегом следует за ними, подбадривая криками.
– И который святой победил в тот год, когда вы здесь были?
Конрад пожал плечами.
– Понятно, каждый год должен побеждать святой Убальдо, раз он покровитель города. Вторым всегда приходит святой Георгий, и последним – Антонио.
Амата расхохоталась:
– И зачем же тогда состязание? Отшельник уже снова шагал вниз по тропе.
– Ты пойми, сестра, такой обряд существует только ради укрепления веры сельских жителей. Будучи неграмотными, они не могут черпать вдохновение в Писании, как ученые епископы и клирики. Верующим нужен образ или зрелище, к которому они могли бы собираться, так что ежегодная весенняя гонка пробуждает в них дремлющую веру. Для них это то же, что возвращение тепла для их полей.
У ворот они приветствовали стражу и вошли в город. Рядом с ними бежал худенький мальчуган с исцарапанными ногами, погоняя перед собой стадо коз. Бубенчики козлят шумно бренчали, когда малыши скакали вокруг отягощенных выменем мамаш и весело бодались друг с другом. Конрад с неудовольствием посмотрел на скотину. Дружба с дикими тварями, обитающими вокруг его хижины, в том числе и с дикими козами, не мешала ему разделять общее мнение по поводу их домашнеих сородичей. Конечно, не демоны, но что-то сатанинское мерцает в этих неестественно желтых глазах. Их тайное могущество было скорее родственно древним сатирам: выпуклые ребра, завитые рога, тяжелое вымя или мошонка, косматые бороды и кровь, настолько горячая, что, как пишут в бестиариях, способна расплавить алмазы. Проходя мимо, Конрад вздрогнул и перекрестился.
В верхней части города было много каменных домов. Повсюду, где проходили Конрад с Аматой, служанки отворяли двери и ставни, принимались за утренние хлопоты. Они уже спустились на две тысячи футов от монастыря, но улицы уходили вниз так же круто, как горная тропа. Им приходилось осторожно пробираться по не просохшим еще переулкам, опасаясь поскользнуться или наступить в содержимое ночных горшков, выплеснутых из окна.
Конрад хорошо знал город. Он собирался пройти через пьяццу Гранде, спуститься по виа Паоли до пьяццы дель Меркато, пересечь напрямик рыночную площадь и вскоре выйти из города через Мраморные ворота.
Отшельник торопился оставить Губбио позади. Ему было тесно среди множества домов, верхними этажами почти соприкасавшихся друг с другом, и неуютно рядом с их полусонными обитателями. Но Амата, никогда не бывавшая в Губбио, расспрашивала о каждом мало-мальски приметном здании, от необычной постройки собора Святых мучеников Мариано и Джакопо, задняя стена которого Уходила в склон холма, до палаццо Преторио. Глухие стены крепостных башен, принадлежавших знатным родам, врезались в небосклон, в переулках теснились деревянные лачуги простых горожан, и девушка непрестанно вертела головой по сторонам, останавливаясь на каждом углу. К тому времени, как они добрались до пьяццы дель Меркато, многие торговцы уже открыли лавки и начали зазывать покупателей, сметая своими воплями последние остатки утренней тишины.
– Buon giorno[14], братья, – пропела женщина, на голове которой покачивался высокий кувшин.
За ней плелась крошечная девчушка, обнимавшая булку почти с нее ростом. Девочка была одета как монахиня – несомненно по обету, данному родителями. Ее босые ножки покраснели от холода, и Конрад задумался, почему бы обутой в башмаки матери не справить дочери такие же. Может, девочка была не дочерью, а служанкой?
Булочники, по обыкновению, разложили свой товар раньше других торговцев, и у Конрада от благоухания теплого хлеба рот наполнился слюной. Амата послала ему жалобный взгляд и молитвенно сложила ладони, но Конрад только повел плечом:
– Ты же знаешь, сестра, что у нас нет ни динария. И молить о милостыне не приходится, раз еды у нас в избытке.
Она скорчила недовольную гримаску, которой он счел за лучшее не заметить. Что-то она с утра слишком игрива!
Отшельник пробирался по краю площади, держа курс на обитель святого Франциска на дальней стороне. В былые годы он бы задержался в пути, чтобы провести время с братьями-иноками из Губбио, но после долгих лет одиночества опасался почувствовать себя чужим среди них. Когда они проходили под стенами монастыря, по спине у него прошел тревожный озноб, странное беспокойство. Но впереди уже виднелись раскрытые Мраморные ворота, и за ними – пустынная дорога к Ассизи. Он ускорил шаг, словно его подстегивали вопли торговцев. Они уже почти миновали рыночную площадь, когда три пронзительных вскрика трубы разорвали шум площади. «Покайтесь! Покайтесь! – прогремел мужской голос. – Penitentiam agite![15] Близится Царствие небесное. Оно ближе, чем вы думаете!» Ватага мальчишек, раздосадованных неудачной попыткой забросать камнями спасавшегося на крыше кота, поспешно нахватала новых камней и затесалась в толпу взрослых. Обстреливать сумасшедшего гораздо веселее, чем кота. И мишень побольше будет – на две головы выше обступивших его горожан. – Выйдем на дорогу, пока они там заняты, – обратился Конрад к Амате и, не услышав ответа, обернулся, чтобы увидеть, как его спутница устремилась вслед за мальчишками.
Проталкиваясь за ней, он скоро оказался в переднем ряду зевак. Человек, которого горожане называли Джакопоне, взобрался на подножие каменного фонтана и оттуда метал в толпу свирепые взгляды. В домах вокруг площади уже открылись все окна, и на балконах показалось даже несколько бледных благородных донн – редкое зрелище, отметил Конрад. Такие знатные дамы выходили на улицу только ради воскресной мессы, опасаясь загрязнить уличной грязью свои роскошные трены. Обычно на городских улицах попадались только простолюдинки да служанки. Джакопоне вознес руки к небу и медленно повернулся по кругу, обводя зрителей взглядом глубоко запавших светло-карих глаз, подернутых красными прожилками. Острых скул, выступавших на обтянутом кожей черепе, не скрывала даже запущенная борода. На нем была только набедренная повязка да черный плащ из овечьей шерсти с большим красным крестом во всю спину.