Лодовико застыл, склонившись над крышкой ящика, вплотную разглядывая пергамент. Впервые Конраду почудилось движение жизни под маской его лица: углы губ оттянулись книзу, брови чуть сдвинулись – крошечная щель открылась в броне непроницаемости.
Не дав фра Лодовико ответить, Конрад добавил:
– Не подскажешь ли мне, какие еще хроники ордена стоит прочитать?
Возвращение в Сакро Конвенто прошло гладко – пожалуй, слишком гладко, как заметил Конрад два дня спустя в разговоре с донной Джакомой. Они вместе ели суп на кухне ее дома, и он вел отчет о событиях последних дней. Конрад с благодарностью принял и горячую похлебку, и огонь, разведенный в печи, потому что осенние дни уже стали почти такими же холодными, как ночи, а затянутые промасленной кожей окна были слабой защитой от непогоды. Маэстро Роберто только что вставил в окна дополнительные рамы, но Конрад догадывался, что старой женщине нелегко придется зимой, несмотря на пергамент в окнах, ковры на стенах и огонь в очагах.
– Привратник, так надменно встретивший нас с сиором Джакопоне, теперь был донельзя любезен, – говорил Конрад между глотками отвара. – Нет, он мог меня не узнать. Но меня никто из братьев не тревожил и не расспрашивал. Я чувствую себя... как бы это сказать? Невидимкой. Что-то неестественное чудится в том, как со мной обращаются – или, вернее сказать, не обращаются.
– Чепуха, – возразила донна Джакома. – Я уже говорила, зря вы так беспокоитесь, брат. Бонавентура вас не потревожит. А узнали вы что-нибудь о смысле послания Лео? Я ломаю над ним голову с того дня, как вы мне его показали.
– Пока ничего.
Он рассказал ей о записке святого Франческо и добавил:
– Еще я нашел копию письма, которое Элиас разослал всем министрам-провинциалам после смерти нашего учителя. Часть я переписал. – Конрад достал из-за пазухи список с записями. – Даже я вынужден признать, что это прекрасное послание. Слишком длинное, чтобы переписывать его целиком, но я списал ту часть, которую нахожу особенно трогательной, – о видении на Монте Ла Верна: «Я пользуюсь случаем сообщить вам чрезвычайно радостную весть – новое чудо. Никто доселе не слыхивал о подобных чудных знаках, кроме данных Сыну Божию, каковой есть Господь наш Христос. Ибо задолго до кончины наш брат и отец Франческо получил знаки распятия; он носил на теле пять ран – истинных стигматов Христа. Ладони и ступни его были как бы пронзены гвоздями, и эти раны не заживали и остались черными, словно гвозди. И бок был разверзнут как бы копьем и постоянно кровоточил. Пока душа его оставалась в теле, он был видом некрасив и наружности непривлекательной, и ни один из членов его тела не был избавлен от немочи... Ныне же, когда он умер, он прекрасен видом и сияет с чудной яркостью, и всякий, кто его увидит, возрадуется...»
У Конрада перехватило горло, и он прервал чтение. Откашливаясь, поднял глаза и увидел, что донна Джакома кончиками пальцев утирает глаза.
– Таким я видела его в ту ночь, когда держала в объятиях, – сказала она. – Кожа цвета слоновой кости. – И она добавила: – Разве вы не слышите любви в этих словах, брат? Элиас не всегда был чудовищем.
Она встала, знаком попросив Конрада оставаться на месте.
– Я тоже хочу показать вам одно письмо. Подождите здесь, в тепле, я сейчас принесу.
Старая женщина вскоре возвратилась, держа развернутый лист в той руке, которой не опиралась на трость.
– Его Лео получил от святого Франческо. Он отдал его мне в благодарность за небольшие услуги, которые я ему оказывала. Как видите, дар Лео драгоценнее всего, что я могла ему дать.
Она положила пергамент на стол перед Конрадом. Он сохранился лучше, чем пергамент из библиотеки, хотя тоже хранил темные отпечатки грязных пальцев. Запись в первую очередь подтверждала – даже более, чем благословение – особую привязанность святого к ближайшему своему спутнику.
Брат Лео, желает тебе твой брат Франческо здоровья и мира.
Обращаюсь к тебе, сын мой, как мать обращается к сыну. Все слова, сказанные нами в пути, помещаю здесь, собрав их в краткий совет. И если тебе еще нужен мой совет, скажу вот что: поступай, как тебе кажется лучше, чтобы угодить Господу и следовать путями Его и Его бедности, и будет с тобой благословение Господне и мое послушание. И если считаешь нужным для блага своей души или ради утешения прийти ко мне, приди, Лео!
Письмо, полное любви. Конрад хорошо представлял себе, как мучился Лео, на время разлученный с учителем, и какое утешение принесло это послание его истерзанной душе.
– Фра Лодовико все бы отдал, чтобы заполучить его в свое собрание, – заметил он.
– Думаю, вы правы. Я знаю, что мне осталось немного, и хотела поместить это сокровище туда, где его будут чтить, как должно. Правда, я решила отдать его в Сан-Дамиано – в благодарность за услугу.
Конрад хлопнул в ладоши:
– Ха! Превосходно, мадонна. Наверняка и Лео отдал бы его туда, раз уж ему суждено уйти из ваших рук. Бедные женщины могут поучить нынешних братьев соблюдать устав!
– Я так рада, что вы одобряете меня, брат, – улыбнулась она, сворачивая письмо и с непонятой ему рассеянностью устремив на него взгляд спокойных зеленых глаз.
От библиотечной пыли Конраду все время хотелось чихнуть. Как непохож здешний воздух на соленый ветерок, веявший из Анконы на его горную хижину!
Правда, запах чернил и переплетного клея, мягкая кожа переплетенных рукописей, латинские заглавия, тщательно разобранные по темам, порой вызывали у Конрада вздохи сожаления о днях ученья. Одобрял отшельник и тишину, царившую в библиотеке, когда он без помехи, почти в полном одиночестве рылся в ее запасах. Как ни странно, первый кончик нити он ухватил, когда копался в шкафу, заключавшем в себе пестрое собрание справочников и руководств. Среди трудов, направлявших крестоносных воинов к победе, попадались то «De inquisitione»[28] Давида фон Аугсбурга, то «Summa contra haereticos»[29] Джакопо ди Капелл и, описывавшие обязанности и поведение, подобающие инквизиторам, которые исчислялись уже сотнями. Полистал Конрад и иллюстрированное руководство для проповедников, написанное Сервасанто да Фаэнца, «Liber de Virtutibus et Vitiis», «Dormi Secure»[30] и многочисленные сборники «примеров», извлеченных из мифов, бестиариев и романов, с точки зрения Конрада, весьма красочных, но едва ли поучительных. Неужели проповедники верили, что притчи о единорогах, драконах и антилопах подвигнут умы их слушателей к Богу? Святой Франциск, подобно самому Иисусу, снабжал свою мысль простыми примерами. «Сеятель, вышедший на пашню» – образ, понятный простолюдину.
Более всего манили Конрада полки с духовными руководствами, где он обнаружил две книги своего университетского учителя Гилберта де Турне. Большая часть рукописей здесь посвящена была распятию и взывала к чувствам, но иные выказывали рассудочный германский ум, подобно «De Exterioris et Interioris Hominis Compositione»[31]
Аугсбурга. Для трудов плодовитого писаниями Бонавентуры Лодовико отвел целые две полки, и на них-то Конрад обнаружил наконец короткий трактат «De Sex Alis Seraphim» – «О шестикрылом серафиме».
Верный своему строгому разуму и богословскому образованию, Бонавентура каждое крыло серафима уподоблял одной из стадий духовного развития. Конрад восхитился ловким использованием символа для поучения, столь необходимого братьям. Однако когда он наткнулся на тот же образ в другой книге Бонавентуры и обнаружил, что он повторяется снова и снова едва ли не в каждом его труде, то невольно задумался.
«Когда я был на Монте Ла Верна... пришло мне на ум чудо, явленное святому Франциску в этом самом месте: видение крылатого серафима в образе Распятого... и понял я, что выражало то видение восторг нашего отца в созерцательном размышлении и путь, коим тот восторг достигается».