Донне Джакоме представлялось весьма забавным наблюдать за тем, что она про себя называла «тайной страстью брата Конрада», и за его усилиями совладать с ней. Женщина дала ему несколько дней, чтобы прийти в себя и освоиться в доме, между тем как сама копила доводы и аргументы, начав с переплетенной подборки житий святых, подаренной ей мужем в первый год после женитьбы. Она шестьдесят лет не открывала книгу, но хорошо помнила, где искать. Том хранился в сундуке, привезенном ею из родительского дома, завернутый в венчальную фату. Через несколько дней после возвращения Конрада, улучив минуту, когда слуги-мужчины занялись хозяйством, а женщины сели за стол, она загнала отшельника в уголок прихожей, внезапно появившись из-за колонны и преградив ему путь бегства в часовню.
– Аматина хочет учиться читать и писать, – заговорила она, привычно назвав девушку уменьшительным именем.
Отшельник хмыкнул:
– Хочет? Надеюсь, вы сказали ей, что это неподходящее занятие для женщины?
– Ничего подобного я не сказала. – Старуха устремила на него строгий немигающий взгляд. – В этом доме вы единственный, кто мог бы ее научить.
Конрад покачал головой.
– Признаю, что девица смышленая, но не хочу потом винить себя в том, что разжег в ней гордыню разума, а этим обычно кончается, когда женщина выходит за установленные для нее границы. Есть поговорка: «Non fare il passo piu lungo della gamba» – «Длиннее ноги шага не делай».
Она пропустила остроту мимо ушей.
– Идемте со мной, брат.
Джакома провела отшельника через намокший дворик. Дождь наконец перестал, но с карнизов еще капала вода. В маленькой комнатке с дверью во двор стоял стол, два простых стула и лежало несколько книг.
– Почитайте, – предложила женщина, открывая одну на пурпурной закладке. – Это житие святого отшельника Джироламо.
Она не без раздражения смотрела, как Конрад спокойно уселся за стол, пролистал несколько страниц и поднял на нее невозмутимый взгляд.
– Если святому вздумалось учить грамоте римских патрицианок, когда сам он служил секретарем у папы Дамаска, – очень хорошо. Но Амата не патрицианка!
– Ее отец был графом.
– Сельская знать, мадонна. Не думаю, чтобы кто-нибудь из ее родителей умел читать. Она сама мне сказала, что начала учить буквы только в Сан-Дамиано.
– А как насчет святой Клары, основательницы Сан-Дамиано? Подумайте, как обеднела бы церковь без ее писем к Агнессе из Праги, которая, между прочим, могла их прочесть и ответить на них. А Хильдегарда из Бингена, а аббатисса Ютта из Дизибоденберга? Какой мужчина сравнится с Хильдегардой в описании сияющих видений?
– Ах да, видения! Несомненно, Амате есть что описать на благо набожных книжников!
Джакома скрипнула зубами. Лицо у нее разгорелось, и она догадывалась, что щеки заметно покраснели.
– А что вы скажете о Хросвите из Гандерсхайма, триста лет назад писавшей пьесы и истории не хуже любого мужчины?
– Говорю вам, я не могу этого сделать, – повторил Конрад. – Не хочу.
Показывая, что разговор окончен, он решительно отложил книгу.
Донна Джакома так грохнула тростью по столу, что подскочили и книги, и отшельник.
– Конрад, вы глупец! Она хочет научиться писать, чтобы переписывать хронику, доверенную вам Лео, – ту самую, которую вы побоялись принести с собой в Ассизи!
– Что вам об этом известно? Он выпучил глаза.
– Известно, что манускрипт надежно хранится в Сан-Дамиано, и благодарить за это следует не вас! Это Амата рисковала жизнью на горном обрыве, когда свиток, обернутый у нее вокруг пояса, зацепился за выступ скалы и она чуть не потеряла равновесия. Известно еще, что благословенным вмешательством фра Лео свиток спас ей жизнь, отвратив направленное ей в сердце копье.
Женщина выпрямилась в полный рост, двумя руками опираясь на трость.
Конрад вскочил на ноги, обеими руками вцепился в край стола.
– Вы – ответ на мои молитвы, Джакомина! – вырвалось у него. – Каждый день я молился в часовне, на коленях умоляя святого Франциска и брата Лео дать ответ, как мне снова пробраться в Сакро Конвенто и получить нужную рукопись. Мне и в голову не пришло, что в Сан-Дамиано тоже могут храниться копии. – Он прикусил кулак, прикидывая возможности. – Амата покинула обитель с миром?
– Разумеется. Она не сделала ничего такого, чтобы лишиться их благосклонности.
– И из любви к вам, из уважения к памяти фра Лео мать настоятельница могла бы доверить девушке...
– Не смейте даже заговаривать об этом, брат! Я не позволю снова подвергать Амату опасности. Маэстро Роберто говорит, что два брата с утра до вечера торчат в переулке, следят за всяким, кто входит и выходит из этого дома.
– Они за мной следят, мадонна. Обеты не позволят им приблизиться к женщине-мирянке. Амата могла бы отнести в обитель Бедных женщин ваш дар – скажем, кусок полотна. В корзинке. И вернуться с манускриптами – мне особенно нужны два. Уж если она умудрилась так спрятать рукопись Лео, что я ничего не заметил, то и сторожевых псов Бонавентуры сумеет провести.
Донна Джакома хотела было заметить, что мало кто из братии может сравниться с отшельником в наивности и рассеянности, однако прикусила язык. Кроме того, его предложение выглядело не таким уж бессмысленным. Она уже готова была признать, что мысль стоит того, чтобы ее обсудить, когда сообразила, что он отвлекает ее от цели.
– А уроки?
Конрад усмехнулся, как барышник, задумавший выгодную сделку.
– Договоримся: если Амата сумеет принести мне «Первое житие святого Франциска», написанное Фомой из Челано, и «Легенду трех спутников», я буду ее учить. Конечно, по книгам, подобающим девице.
Донна Джакома кивнула на две оставшиеся закрытыми книги.
– Я в девичестве читала их. Одна – о хороших манерах; вторая – наставление для молодых жен по ведению хозяйства. Она научится не только читать, но и достойно вести себя.
Отшельник презрительно фыркнул:
– Попробуйте сделать трубу из свинячьего хвоста! Ее пальцы крепче стиснули набалдашник трости:
– Это говорит человек, который не так давно вломился сюда дикарь-дикарем?! Если уж я вас сумела отмыть, брат Конрад, то обучить девушку как-нибудь сумею. Придет день, когда она будет здесь хозяйкой, а значит, должна уметь соответственно держаться и вести дела.
Ей снова удалось поразить отшельника.
– У меня нет наследников, – продолжала донна Джакома, – кроме родственников покойного мужа, с которыми я не виделась десятилетиями. Симоне делла Рокка лишил Амату причитающегося ей по рождению состояния, достойного воспитания и надежды на приличное замужество. Когда придет время, она получит мой дом и доход – в приданое, если захочет. Женщина такого ума и наружности, с таким состоянием составит достойную партию любому мужчине в христианском мире – я хочу сказать, любому, не связанному обетом безбрачия.
При всем своем добродушии Джакома не удержалась от того, чтобы уколоть его. Конрад упорно принижал достоинства девушки и заслужил, чтобы его поставили на место. Она видела, с каким трудом он принимает ее заявление, и понимала, что заново разожгла в нем внутреннюю борьбу. Джакома лелеяла собственные мечты, и одна из них состояла в том, чтобы свести этих двоих вместе или, по крайней мере, заставить открыто признать, что они дороги друг другу. До такого признания Конрад мог бы снизойти и не нарушая обетов. В том, что он останется им верен, как бы жестоко ни обошелся с ним орден, Джакома не сомневалась. Если в отшельнике было нечто героическое, так только его упорство и постоянство. Женщина думала о фра Лео, о том, как пересекались их жизни последние пятьдесят пять лет. Быть может, Конраду с Аматиной будет дано хотя бы такое утешение.