В глубине души он старательно убеждал себя, что Господь только и дожидался этого обещания, прежде чем извлечь его из клетки.
– Аматина, проснитесь. К вам гость.
Амата со стоном перевернулась на другой бок. Она опять провела беспокойную ночь в мыслях о новых обременительных обязанностях хозяйки дома и о предстоящем замужестве, нависшем над ней, как топор палача. Как и предсказывала донна Джакома, в первую же неделю после ее смерти перед Аматой прошла процессия мужчин, мечтающих жениться или, по крайней мере, завладеть домом и доходными землями, которые оставила ей старая матрона. Выбор женихов был богат: от разорившейся сельской аристократии до старых купцов и вдовцов, но среди них не нашлось рыбки, которую ей бы захотелось изловить, никого, к кому хотелось бы прижаться холодной зимней ночью. Пио, которому уже исполнилось шестнадцать, с каждым днем все больше сознававший себя мужчиной, был по-прежнему без ума от Аматы и все больше мрачнел, сообщая ей об очередном состязателе.
Амата моргнула, разглядывая склонившееся над ней лицо. Большинство отпущенных донной Джакомой слуг (включая, к счастью, и маэстро Роберто) остались в доме, наслаждаясь новой свободой и привычной обеспеченностью положения. Служаночка, стоявшая теперь у ее кровати, хорошенькая девица несколькими годами младше Аматы, выросла в этом доме и другого не знала. Амата в шутку предложила ее одному из женихов вместо себя и, услышав в ответ, что девушка – бесприданница, процитировала Платона: «Dummodo morata recte veniat, dotata est satis – Добрый нрав женщины – достаточное приданое». Жених тупо пялился на нее: латыни он не знал. Прояви он хоть малейший проблеск понимания самой цитаты или ее смысла, после того как Амата привела перевод, приданое она бы обеспечила сама. Возможно, донна Джакома переучила ее: после ареста Конрада в доме не переводились наставники, нанятые ею для воспитанницы.
– Синьор дожидается вас в прихожей, – повторила служанка, когда Амата протерла глаза.
– Который час, Габриэлла?
– Недавно прозвонил утренний колокол. Он, должно быть, ждал открытия городских ворот прямо под стеной.
– Открытия ворот? – спросонья Амата не поняла.
– Это жених из Тоди, брат кардинала. Сказал, что должен с вами поговорить. Срочно.
29
Амата накинула прямо на льняную ночную рубашку яркое голубое платье. Косы уложила на затылке в сетку. Чего хочет от нее граф Роффредо в такую рань? Даже представитель могущественного клана Гаэтани мог бы дождаться более приличного часа. Ну что ж, она предстанет перед ним не в лучшем виде: может, его отпугнет зрелище ее неумытого лица в беспощадном утреннем свете. Во всяком случае, он этого заслужил, не дав ей выспаться.
Роффредо Гаэтани представлялся Амате самым гнусным из докучавших ей женихов. Теперь она понимала, почему Джакопоне, торжествующий победу после битвы в лесу, сравнивал свой триумф с давней победой над Гаэтани на улицах Тоди. Короткое знакомство с графом Роффредо заставило ее понять своего полоумного родственника, который с детства жил рядом с этим семейством и питал к нему отвращение помимо и сверх вражды между гвельфами и гибеллинами, разделявшей все умбрийские города.
Роффредо на пятом десятке лет успел уже трижды овдоветь. Он отказался удовлетворить любопытство Аматы по поводу прежних жен, а вопросы о причинах их смерти отверг взмахом руки:
– Чума. Вечная чума... и малярия.
Желтизна его кожи наводила на мысль, что он и сам страдает от последней из них, и придавала некоторое правдоподобие его лаконичному объяснению.
Однако расчетливость в крошечных обсидиановых глазках, отказывавшихся встречаться с ней взглядом, и холод, исходивший, казалось, от бледной, изъеденной оспой кожи и лысой головы, пугали Амату мыслью, что он способен на любую жестокость. Этот мужчина выглядел больным не только телом, но и душой. От одного его вида у Аматы по спине пробегали мурашки. Их беседы, вернее, его монологи, касались в основном могущества его клана, связей в коммуне Тоди и в Риме и влияния его брата, кардинала Бенедетто Гаэтани, который, по уверениям Роффредо, рано или поздно непременно пробьется в папы. Он перебирал в пальцах золотую цепь, висевшую у него на шее, и легкая улыбка возникала у него на губах, когда он заговаривал о деньгах и поместьях, о богатстве, приобретенном через прежние браки, и о том, которое должна была принести их союзу Амата. По крайней мере, он не притворялся, даже не пытался приукрасить свои цели напускной любовью и заканчивал свои речи неизменным советом забыть прочих женихов, потому что он твердо решил получить ее «per amore о per forza» – любовью или силой. И он снова улыбался своей шутке, но золотая цепь опасно натягивалась в его цепких пальцах.
После его визитов Амата немедленно принимала ванну. Ей хотелось очиститься от липкой грязи его ухаживаний. «Уж этот меня ни за что не получит, – мысленно клялась она. – Я скорей умру».
И вот он явился в непристойно ранний час, чтобы снова донимать ее уговорами. Еще не проснувшись как следует, Амата вышла в длинную залу прихожей. Роффредо с оруженосцем ждал в дальнем конце, у парадной двери. Стоявший рядом Пио даже не попытался скрыть недовольства, когда пришельцы раскланялись.
– Я провела беспокойную ночь, синьор, и едва уснула перед вашим приходом. – Амата надеялось, что голос отчасти передает неприязнь, которую она испытывала. – Что привело вас сюда так рано?
Его губы изогнулись в издевательской усмешке, неизменно выводившей девушку из себя.
– Кто долго спит, мало приобретает, – отозвался жених. – Я пришел за ответом.
Она уставилась на него, не веря своим ушам. Воспитание подсказывало, что следует сдержать нараставшую в ней ярость, но Роффредо не облегчал ей задачу.
– Даже глупец предпочел бы завтрак разочарованию. Но коль вы подходите ко мне без обиняков, я отвечу также начистоту. Я не люблю вас, граф Гаэтани.
Роффредо ничуть не смутился таким ответом, возможно потому, что добивался он отнюдь не любви.
– Вы разочаровали меня, синьорина, – произнес он. – Мой брат тоже будет разочарован. Он ждет нас в Тоди, чтобы обвенчать нынче же вечером. – Говорящий изобразил на лице преувеличенный ужас. – Я так беспокоюсь за вас, синьорина! Очень опасно гневить кардинала.
Амата решила, что потратила на этого павлина достаточно вежливости. Единственным ее желанием было выставить его за дверь и отправиться досыпать.
– Вы, очевидно, никогда не видели в гневе меня, синьор, – возразила она, – не то не говорили бы об опасности так легко. Вы получили мой окончательный ответ. Теперь я должна просить вас покинуть мой дом.
Роффредо поклонился, но его оруженосец на сей раз не склонился вместе с ним. Вместо этого он распахнул дверь, и в прихожую ворвались два рыцаря, поджидавших снаружи. Пио бросился на них, но один из мужчин перехватил его поднятую для удара руку, а другой приставил кинжал к горлу мальчика. Не дав Амате опомниться, Роффредо и оруженосец схватили ее за руки. Рыцарь ударил ее по губам рукой в перчатке. Девушка рванулась, но они держали ее крепко, и Роффредо чуть не вывернул ей руку, скривив губы в победной усмешке. – Без шума, синьорина, – посоветовал он, – не то мы нарисуем вашему пажу улыбку пониже подбородка. Амата собиралась закричать, но кожаная перчатка, зажавшая рот, заглушила ее крик. Не верилось, что все это происходит наяву. Неужели высокородные ублюдки способны даже на то, чтобы уволочь женщину из собственного дома и жениться на ней насильно? Она поймала взгляд Пио, и ужас в его глазах словно отразил ее собственную беспомощность.
Она еще раз попробовала вырваться, чувствуя, что ненавидит себя за слабость почти так же сильно, как графа, но Роффредо крепко сжал девушку и, схватив за подбородок, заставил взглянуть на Пио. По горлу мальчика протянулась тонкая струйка крови. Амата прекратила борьбу и замычала ему в перчатку. Роффредо чуть ослабил хватку: