Наконец вырвались в тихий переулок и понеслись в полную уже темноту: освещения тут не было никакого.
– Сирену убери! – приказал майор. – Слушай команду. Олег, получи оружие. – Он протянул Артюше тяжелый «макаров». – Пользоваться приходилось?
– Да.
– Не забудь снять с предохранителя. Во двор не въезжаем. Олег и Вася страхуют нас внизу, у подъезда. Мы с Федором поднимаемся на лифте. Пьяная компания. Я выхожу на пятом этаже, ты – на седьмом. Сходимся на шестом. Фонарь возьми.
– Вот, Григорий Петрович, прибыли! – Василий заехал колесами на тротуар, осветив фарами номер дома: – Одиннадцать. Он.
– Приготовились! – Майор замер. – Оружие к бою! Пошли.
«Ну прямо как в кино!» – с непонятным внутренним восторгом подумал Олег и, сжав потными пальцами рукоять «макарова», выскочил из машины.
И в этот миг во дворе дома, куда примчалась оперативная группа, громко бабахнули несколько пистолетных выстрелов подряд, а следом раскатилась автоматная очередь. И тут же все стихло.
– За мной! – закричал майор и, врубив фонарь, ринулся под арку дома.
Капитан Воробьев был парень не промах, считал себя, и не без основания, классным специалистом. Работа в столичном ГАИ давала ему стабильную зарплату плюс свободу передвижения. Кроме того, у него были свои принципы, от которых он старался не отступать. Именно это, последнее, сыграло однажды весьма важную роль в его карьере. Так, он поставил себе за правило никогда не сшибать у зазевавшихся частников трояков и пятерок, чем постоянно занимались многочисленные его коллеги. Он шерстил «крутых», и то лишь тогда, когда имел к тому все основания. Но уж тут без пощады. И без обоюдных жалоб. А такие ситуации в последнее время случались все чаще и чаще: сопливые юнцы с квадратными затылками, купившие себе права на вождение автомобиля, «наигравшись» в баснословно дорогие «мерседесы», «ауди» и «форды», сами, без всякого намека, снимали с себя золотые цепи и вешали их на шею неуступчивого капитана, лишь бы не держал, душу не травил наставлениями, а в другой раз по-приятельски честь отдавал.
Вероятно, однажды так случилось, что Павел Антонович, о котором Воробьев знал лишь одно: этот важный мужик обретается где-то в самых верхних сферах силовых структур, узнал о принципиальном гаишнике и заинтересовался им. Как быстро понял Воробьев, тогда еще младший лейтенант, мужик этот оказался покруче самых «крутых», с которыми до их пор приходилось иметь дело. Они ни разу так и не встретились, и вообще история их отношений была окутана тайной. А что, так даже интересней, кровь бежит быстрей!
Первые просьбы Павла Антоновича были простыми, а гонорары щедрыми. Однажды к Воробьеву, дежурившему на Сокольническом кругу, подкатил шикарный «линкольн». Вышедший из машины водитель передал гаишнику совершенно роскошную трубку редкого еще в продаже сотового телефона, научил пользоваться аппаратом, показал, где записан код Павла Антоновича, и велел всегда иметь телефон при себе. Для экстренной связи. И еще передал просьбу завести сберегательную книжку и номер тут же сообщить по этому телефону. Сел и уехал. Номер этот, скоро понял Воробьев, принадлежал посреднику, который сообщал своему шефу, и тот тут же перезванивал.
Время шло, Воробьева вдруг без всякой очереди повысили в звании, потом выделили однокомнатную квартиру в тех же Сокольниках, в доме, где проживало все бывшее райкомовское и исполкомовское начальство.
А потом просьбы невидимого собеседника, говорившего всегда с простецкой хитрецой, за которой проступал очень серьезный характер, стали походить на приказы: надо! требуется! старайся! и тому подобное. Попахивало уголовщиной. А с другой стороны, какие действия властей сегодня ею не пахнут? Но однажды «заказ» кончился гибелью клиента. Вероятно, на том и строился расчет. Но Павел Антонович не сказал по телефону ни слова упрека, а лишь посетовал, что клиент оказался дураком. Воробьеву же, заметил, ничто не грозит: не было его на месте «разборки». Напротив, начальство решило, что пора отметить своего сотрудника, и за какие-то особые заслуги снова вне очереди присвоило ему звание капитана. И счет на книжке рос, как бы сам собой. Изредка теперь капитан прижимал «крутого» наглеца, нужды в них не было. Но – цепями не брезговал.
И, словно для того, чтобы избавить его и от этой опасной и вредной привычки, то же самое высокое начальство, без всякого согласования с ним, перевело его в отдельный батальон оперативного реагирования дорожно-патрульной службы, где у него власти было поменьше, зато самостоятельности много больше, поскольку командир батальона, явно не без чьей-то высокой подсказки, держал его как бы при себе для выполнения особых поручений. И на частые отлучки реагировал спокойно, будто и сам все знал, хотя ни о чем не расспрашивал.
В общем, понял однажды Воробьев, чему, а вернее, кому служит. И так решил для себя: лучше одному и верно, чем коррумпированной бездарной власти, где все грызут друг друга и считают себя при этом единым государством. Приняв такое решение, он стал искать себе напарника. Нашелся способный парень, побывавший в горячих точках, уверенный в себе и, главное, не задававший вопросов. Пока сержант. Но Сережа – Серый – знал, что пока.
Воробьев объяснил, что за нужда заставила его поднять с постели напарника на ночь-то глядя. Тот без лишних слов экипировался и вышел к машине. Поехали вдвоем. Время нынче сложное, преступность наглеет на глазах, «разборки» на каждом углу, и редкая из них не кончается большой кровью. Поэтому никого не удивляло присутствие короткоствольного десантного «калашникова» на заднем сиденье гаишного «жигуля».
Дом отыскали быстро, въехали во двор и наметили диспозицию. Дом был длинный, двенадцатиэтажный, построенный еще в начале семидесятых, подъездов на десять, не меньше. За эти четверть века узкий двор между однотипными домами густо зарос березами, тополями, кустарником. Под козырьками подъездов, через один почему-то, слабо светили электролампочки. И это было единственное освещение. За большинством окон тоже было темно, люди спали: завтра же рабочий день.
– Серый, думаю, эта лампочка нам будет мешать. – Воробьев показал на козырек подъезда и достал телефонную трубку.
Пока он набирал номер телефона художника, слушал женский голос, спрашивавший, кто звонит, Сережа быстро вошел в подъезд, где-то поколдовал, и лампочка погасла. Воробьев кивнул самому себе и удовлетворенно отключился. Теперь оставалось ждать, чтобы прилетел сизый голубь в черной «девятке».
Когда Сергей сел за руль, Воробьев предложил:
– Давай-ка, Серенький, отъедем вон туда, взад, так сказать. Я его, голубя, у подъезда встречу, а ты – сзади подстрахуешь. А в общем картина будет такая, будто мы за ним по пятам следовали. Как тебе?
– Можно. Но я бы дальше, за поворот сдал. Ну, как он не заедет, а пехом припрется?
– Резонно. Я иду, а ты давай действуй. Автомат у тебя.
Воробьев достал из кобуры и приготовил свой «макаров» к бою, выбрался из машины и тенью ускользнул в подъезд. Сергей же включил зажигание и, ловко развернувшись буквально на пятачке, уехал.
Ожидание уже становилось неприятным. Капитан понимал, что, если здесь действительно появятся, как предполагал Павел Антонович, оперативники, ему с Серым тут уже ничего не светит. Где же ты, голубь сизокрылый? Сизый, другими словами, как настойчиво повторял Антоныч, работодатель и покровитель капитана Воробьева. Еще немного подумав и прикинув, как все сделать в самом лучшем виде, гаишник решил все-таки ждать клиента не в подъезде, а возле угла дома: следователь ведь тоже попадается умный, иди потом доказывай, что догонял, а не ждал заранее. Тут дело такое, что всякая малая деталь важна. Скажем, тот же носовой платок, чтоб сделать Серому отмашку, куда не надо стрелять. В такой темноте, если еще и глаза не успели привыкнуть, можно в упор и своего уложить… А что это там у нас за урчание?
Из глубины двора, от дальнего, десятого подъезда – значит, там тоже имеется выезд на улицу! – медленно двигалась черная машина.