Вот и сегодня, полный, как всегда, самых нехороших предчувствий, Иван Акимович предъявил толстой бабе с невыразительным лицом свое пенсионное удостоверение и ступил на рубчатую лестницу эскалатора, чисто механически пытаясь восстановить в памяти образ этой толстухи, которую он видел ежевечерне на контроле у автоматов. Черт побери, а ведь не получается! Что это – глаз стал незорким или в самом деле ему не за что зацепиться? Иван Акимович машинально обернулся и – замер. И было от чего: выше, через три-четыре человека, стояла молодая женщина с матово-белым, почти неестественного цвета, лицом. Изломанные черные брови – не такие капризно-трагические, как у Пьеро, но близко, близко… Длинные, узкие глазницы прикрыты тенями от густых темных ресниц. Прямые черные волосы, свисая из-под ярко-желтой шляпки с узкими полями, падали на грудь, на такое же вызывающее своей яркой желтизной пальто. Черная лаковая сумочка, надетая через плечо, пересекала ремешком грудь женщины по диагонали.
Дольше смотреть на незнакомку было уже неприлично, и Иван Акимович с сожалением отвернулся, продолжая видеть перед собой это необычно выдержанное сочетание черного и желтого цветов.
Женщине нужен был тот же поезд, что и Воротникову. Иван Акимович, поджимаемый нетерпеливыми пассажирами, стремящимися проникнуть в первые ряды ожидающих, стоял сбоку и чуть позади, наблюдая уходящий от него примерно на три четверти профиль.
Мелодичный перезвон объявил о приближении состава. Толпа задергалась, задвигалась. Иван Акимович заметил, что за спиной женщины, от которой он все никак не мог оторвать взгляда, как бы пристроился квадратный такой крепыш в черной кепочке, какую носит нынче всякая шпана, надевшая отвратительные тускло-красные пиджаки и называющая себя «хозяевами жизни». Этот невыразительный мужичок между тем начал, словно невзначай, нажимать, подталкивать женщину вперед. Иван Акимович почувствовал вдруг резкий, болезненный укол где-то возле сердца, даже раскрыл рот, чтобы всей грудью набрать воздуха, – странное предчувствие чего-то ужасного пронзило его.
Поезд вырвался из тоннеля и мчался, приближаясь и слегка притормаживая. И когда до лобового стекла кабины машиниста оставались считанные метры, навстречу ему с диким криком метнулась желтая птица…
Вой, скрежет, истошный вопль, движение толпы вперед и тут же – назад, от беды, от смерти… Странное броуновское движение пассажиров. Потрясенный увиденным, Иван Акимович почти мгновенно нашел черную кепочку, спокойно уходящую сквозь толпу от края перрона. Бог ростом не обидел: сверху-то все видно. Но кепочка вдруг дернулась, будто почувствовала на себе слишком пристальный взгляд. Человек медленно обернулся, обнаружил смотревшего на него Воротникова, и вот тут Иван Акимович, может, впервые в жизни в самом деле почувствовал, как глядит тебе в глаза Смерть – холодно и безучастно. Ему стало так скверно, так жутко! Он понял, что если этот квадратный незнакомец захочет сейчас приблизиться и убить его, то не хватит сил ни позвать на помощь, ни просто вскрикнуть предсмертно…
Вспомнив все только что пережитое, Воротников поднялся, прижимая к груди портфель, и стал озираться, будто Смерть притаилась где-то здесь, рядом, за мраморной аркой. Нет, черной кепочки нигде не было видно. Да, впрочем, подумал Иван Акимович, какой же убийца станет ждать, чтоб на него указывали пальцем? Чушь какая-то! И вместе с этой освобождающей от страха мыслью пришло убеждение, что он, художник Воротников, просто обязан помочь следователю установить истину, которая, уверен был Иван Акимович, ведома была только ему одному.
Поезд, пятясь, уполз в тоннель, место трагедии окружили высокими фанерными щитами, возле которых прохаживался спортивный юноша в милицейской форме, постукивающий по ладони длинной дубинкой.
– Извините, – обратился к нему Воротников, – подскажите, пожалуйста, где можно дать свидетельские показания?
– Вон туда пройдите, – равнодушно показал тот дубинкой в конец перрона, где светились красные цифры убегающих секунд жизни.
Иван Акимович послушно побрел в комнату дежурного, расположенную за стеклянной дверью.
Следователь следственного отдела УВД на метрополитене старший лейтенант милиции Олег Афанасьевич Артюша был, как уже заметил Воротников, симпатичный молодой человек лет примерно двадцати пяти от роду. Возможно, вчерашний выпускник юридического вуза, он хотел казаться предельно серьезным и оттого хмурил чистый, еще без единой морщинки, высокий и розовый лоб. Когда Иван Акимович переступил порог дежурной комнаты милиции метрополитена, следователь мельком взглянул на него и пальцем требовательно указал на стул у стены, а сам вместе с коллегой, держащим в протянутой руке черную лакированную сумочку с разорванным ремешком, собирался взглянуть на ее содержимое. Обернувшись к пожилой паре, жестом ладони пригласил подойти поближе.
– Ну-с, – сказал со вздохом, – сейчас мы должны выяснить, что могут сообщить нам вещи погибшей о ее личности. Прошу.
Он раскрыл сумочку и высыпал на стол кучу всякой обычной женской мелочи: предметы макияжа и косметики, кошелек с деньгами, сигареты с зажигалкой, авторучки, мелкие монеты и наконец – красное кожаное удостоверение со стершейся позолотой на лицевой стороне. Раскрыв корочки, вслух прочитал:
– Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина… Вроде она иначе называется? – и сам же ответил после короткой паузы на собственный вопрос: – Ну да, Российская государственная библиотека, то есть РГБ. Из чего вывод: удостоверение старое, но… еще действующее. Штерн Марина Борисовна, красивая женщина… была, – поправился тут же. – Старший научный сотрудник… Подпись и печать. Все в порядке. Сергей Сергеевич, – обратился к коллеге, принесшему сумочку, – внесите, пожалуйста, в протокол осмотра и изъятия вещдоков, а понятые подпишут. Я же займусь… Вы – свидетель, гражданин? – вежливо посмотрел на Воротникова. – Я вас еще на месте происшествия запомнил.
Он небрежно сдвинул содержимое сумочки на противоположный край стола, пригласил Воротникова пересесть ближе и положил перед собой чистый бланк протокола допроса свидетеля.
– Что вы можете сообщить… э-э… я – следователь Артюша, – вспомнив о первейшей своей обязанности, представился он и, увидев вопрос в глазах свидетеля, слегка покраснел и добавил: – Это фамилия такая. Можно – Олег Афанасьевич. Представьтесь, пожалуйста.
Воротников достал из кармана коричневую книжечку удостоверения и протянул следователю. Тот прочитал и старательно вписал имя, отчество и фамилию в бланк протокола. Спросил и записал также адрес и номер телефона.
– Так, слушаю вас.
Иван Акимович прикрыл ладонью глаза и, чуть откинув голову, словно вспоминая, начал рассказывать, как еще на эскалаторе его внимание привлекла не совсем обычная внешность молодой женщины, как он наблюдал за ней до… до самого последнего момента ее жизни. Так же спокойно, почти монотонно, передал он и свое состояние, сообщил о тех ощущениях, которые испытал под взглядом коренастого крепыша в черной кепочке. Следователь быстро записывал за ним. Наконец Воротников глубоко вздохнул и замолчал. Исповедь закончилась.
Затем он по указанию следователя прочитал собственные показания и подписал каждую страницу протокола. Отложил ручку и опустил голову.
– Вы могли бы помочь нам составить его фоторобот? – после недолгой паузы спросил следователь.
– Я полагаю, что смог бы изобразить это… лицо. Извольте лист бумаги.
Воротников устроил свой портфель на коленях, вроде пюпитра, сверху положил чистый лист, протянутый следователем, затем достал из внутреннего кармана пиджака металлический карандаш с толстым грифелем, с минуту внимательно разглядывал бумагу, после чего рука его заработала быстро и легко, словно сама по себе. Следователь, привстав, наблюдал, как рождается портрет преступника… конечно, убийцы, иначе ведь и быть не могло… Значит, все предыдущие свидетели – и мужчины, и женщины, – утверждающие, что видели своими глазами, как женщина сама кинулась под поезд, на самом-то деле ни черта не видели. Или не поняли, потому что падение женщины действительно можно было истолковать и как самоубийство. Опять же это ее неестественно белое лицо…