Помещик в ту пору для них стал действительно защитой и отцом родным — если сравнивать с пришлыми грабителями. В тридцатые-пятидесятые годы ХVIII века, на заре классического российского крепостничества, крестьяне нередко действительно жили с помещиками душа в душу. Последние иногда даже вооружали своих подданных, чтобы совместными силами отражать набеги соседних помещиков и иных лихоимцев. Во второй четверти ХVIII столетия Россия, таким образом, единым махом перескочила из мрака всеобщего государственного рабства (типа древнеегипетского или вавилонского) в свет раннего европейского средневековья; что говорить — величайшее достижение!..
Тягчайшая эксплуатация, переходящая в разбой, которой в течение предшествующих веков подвергалось российское население, не позволяла мужикам буквально поднять головы (а также другие части тела). Поэтому с начала ХVI по середину ХVIII века общая численность российского населения колебалась в пределах 6,5 — 20,0 млн. человек, неизменно снижаясь в периоды внешних и внутренних кризисов. Последнее убывание приходится на царствование Петра I. Позже подобное явление вовсе не наблюдалось (даже и в советские времена, если верить замечательной отечественной статистике): все потери, даже самые ужасающие, в кратчайшие отрезки времени компенсировались высокой рождаемостью.
Стабилизация экономического порядка в ХVIII веке позволила стабилизировать и демографический рост. Дополнительную роль сыграли и иные факторы, прежде всего — включение картофеля в рацион питания россиян, что первоначально было встречено достаточно консервативным сельским населением крайне враждебно. Но для нас тогдашние бытовые подробности не столь важны (в отличие от социально-экономических) — все-таки стиль жизни изменился с тех пор до неузнаваемости. Фактом остается то, что в середине ХVIII века численность российского населения впервые перевалила за 20 млн. и продолжала стремительно возрастать.
Вот как выглядит эта динамика:
1724 год — 13,0 млн.
1744 — 18,2
1762 — 23,2
1795 — 37,2
1811 — 41,7
1815 — 43,1
1857 — 59,2.
Как видим, даже тягчайшие военные испытания 1812–1814 гг. существенно не притормозили столь впечатляющую тенденцию.
Правда, в последней трети ХVIII века начала стремительно возрастать и территория, захваченная Россией у соседей. Численность населения, поэтому, увеличивалась и за счет насильственного присоединения новых подданных — именно тогда захват восточнопольских территорий, в значительной степени населенных евреями, породил и еврейский вопрос в России.
Но подобный прирост играл все же не решающую роль: и в пределах старой территории, какой Россия постоянно располагала в 1725–1762 гг., численность населения выросла к 1815 году до 30,5 миллионов — в два с половиной раза менее чем за век, а к 1857 году — до 48,7 млн., т. е. почти в четыре раза менее чем за полтора века. Вот этот-то фактор и остался неучтенным инициаторами введения крепостничества в России!
Крестьяне, прикрепленные к поместью, оказались для дворян совсем не такой выгодной собственностью, как могло показаться и как действительно казалось другим сословиям, домогавшимся в начале царствования Екатерины права владеть крепостными. Тогда подобное мнение было практически всеобщим, тем более, что подушная подать, суммарно механически возрастая с ростом численности населения, стала основным средством наполнения казны. «Умножение земледельцов не только для помещиков, но и для всего государства важнейшим пунктом почитается, а к сему ничто больше не может способствовать, как благовременная женитьба молодых людей, умеренный их деревенский труд и не оскудное содержание», — писал Рычков.
Увы, помещику было хорошо лишь тогда, когда крепостных было много, а земли в их распоряжении — еще больше. Если же земли было невдосталь, то по закону крепостные садились помещику на шею — их нужно было кормить, а откуда брать средства?..
Можно было продавать людей без земли на вывоз — передавать в руки помещиков, по-пионерски осваивающих незаселенные территории на юге, отвоеванные у соседей, но власти не очень поощряли подобную торговлю. Да дело было не только во властях: в принципе легко было бы торговать «мертвыми душами», как пытался делать Чичиков, но крайне опасно отрывать живых людей от дома, от близких родственников, от родных могил и вообще от родины!
Законы — законами, но, при отсутствии согласия с мужиками, помещик вполне мог получить топором по голове, и некоторые действительно получали. В массовом же масштабе это грозило новой Пугачевщиной. Поэтому на Дон, в Сибирь и на другие окраины продолжели стремиться относительно свободные государственные крестьяне, если имели силы и средства, а также традиционные беглецы от помещиков. В Сибирь же ссылались и преступники; законопослушные же крепостные оказались неподходящим контингентом для переселений.
Владелец мог сам организовать расселение крестьян на новые земли, предварительно обзаведясь последними (путем приобретения или получив в дар от казны), но для переселения требовались опять же самостоятельные средства, имеющиеся далеко не у всех. К тому же и церкви, будучи государственными учреждениями, возникали в новых местностях со значительными задержками — это тоже порождало множество проблем.
Экономическая практика с середины ХVIII по середину ХIХ века заставила заметить и осознать важнейший фундаментальный факт, что свободные рыночные отношения крайне негативно сказываются на благополучии всех помещичьих хозяйств — как образцово-показательных колхозов, так и поместий с любыми архаичными формами эксплуатации.
До нашего времени при описании быта старой России неизменно извлекается на свет легенда, что тогда преобладающей или хотя бы широко распространенной формой экономики было натуральное хозяйство, находящееся на полном самообеспечении. Это относится как к помещичьим, так и к крестьянским хозяйствам — достаточно обратиться хотя бы к теоретическим изысканиям В.И.Ульянова (тогда еще не Ленина) в конце ХIХ века. Увы, это глупая, наглая и вредная ложь: в России, уже начиная с ХVI века, не было ни одного налогоплательщика, ведущего натуральное хозяйство.
Дело в том, что уже тогда государственный сбор налогов был полностью и окончательно (вплоть до ранних советских времен) переведен в денежную форму. Следовательно, чтобы уплатить налоги, каждый налогоплательщик был обязан продать какой-то товар. Все налогоплательщики, таким образом, были участниками рыночной торговли.
Неважно, что при этом, после уплаты налогов, у крестьянина или даже у помещика иногда вовсе не оставалось денег для самих себя, а потому самообеспечение действительно в значительной степени осуществлялось на натуральной основе.
Неважно и то, что некоторые крестьяне вообще никогда не держали денег в руках — иногда всю свою жизнь: налоги за них уплачивали односельчане, или помещики, или какие-нибудь иные посредники (в том числе — евреи); расплату с этими кредиторами-посредниками крестьянин осуществлял отработкой, отдачей доли собственного урожая или передачей части надельной земли.
Кстати, именно эта ситуация и создавала первичные условия для концентрации деревенских капиталов в немногих руках. Именно она порождала деревенских богатеев (при удаче позже вырывавшихся из деревни и превращавшихся в капиталистов, описанных выше) и еще в ХVIII столетии возбуждала сельский антагонизм и ненависть к кулакам-мироедам.
В 1760-е годы упомянутый литератор М.Д.Чулков писал о них: «Такие сельские жители называются съедалами; имея жребий [при общинном переделе земли] прочих крестьян в своих руках, богатеют на счет их, давая им взаймы деньги, а потому запрягают их в свои работы так, как волов в плуги; и где таковых два или один, то вся деревня составлена из бедняков, а он только один между ими богатый».
«Зажиточные как собственных, так и соседних деревень крестьяне всегда имеют случай недостатками бедных довольствоваться. /…/ Богатый, ссужая бедного своим скотом, получал через то работных людей больше, чем на своем поле употреблять мог, и для того у бедного своего соседа нанимал пустую его землю за безделицу», — вторил Чулкову анонимный автор очередных Трудов Вольного Экономического Общества в 1771 году.