— Как посмотреть. В чем-то помогли.
— Ладно, — рассмеялся Иван Васильевич. — Ты известный упрямец. Поучился уму-разуму за счёт супостатов — и будет. По Чехову, дело надо делать, господа. В армии сейчас все непросто. Но так будет не всегда. Знаешь ли, есть такая профессия…
— Родину защищать?
— Это само собой. Но есть и такая профессия — родину продавать.
— Вы о чем? — поперхнулся малиновым чаем Пушкин.
— Про торговлю оружием, Петя. Военно-техническое сотрудничество, твоя любимая тема. Я почитал твои последние публикации. Дельные вещи пишешь. И на стрельбищах, насколько помню, ты первый был. Навыков не утратил?
— Давно не практиковался. В связи с чем вопрос?
Иван Васильевич внимательно на него посмотрел, о чем-то раздумывая.
— Назад в армию хочешь?
— Если армии нужен, то не отказался бы. Стоящее дело?
— Как раз по твоему профилю. Пока будешь под моим началом, а там как пойдёт. Надевай погоны, парень. Я тебя уже рекомендовал. К твоей кандидатуре относятся положительно.
— Снова старшим лейтенантом… В мои годы. И перерыв в службе был большой.
— Да. Годы солидные. Двадцать шесть не шутка. Пора черту подводить. И каникулы ты себе устроил знатные. Но всё решаемо, если с твоей стороны есть принципиальное согласие и желание работать на новом, очень интересном и перспективном направлении. В случае чего можно считать, что погоны ты никогда и не снимал. А долгий перерыв просто был связан с командировкой в тыл врага.
Они долго говорили в тот вечер, незаметно перешедший в ночь. Получив согласие Пушкина, Иван Васильевич обрисовал контуры и тонкости нового дела. Речь шла о работе в секретном подразделении — Комитете по вопросам военно-технического сотрудничества при Министерстве обороны, где полковник Абросимов возглавлял спецотдел. Оформление возврата в армию затянулось почти на два месяца. Пушкин посчитал за лучшее пока не информировать Марину, хотя, вступая на новую стезю, испытывал известное волнение и даже воодушевление. У него редко оставалась лишняя минута, чтобы вообще поговорить. Впрочем, между делом Пушкин успел заметить, что Марина впала в большую задумчивость, чем обычно. Наверное, ему следовало быть повнимательней.
К началу февраля он решил объявить Марине, особо не вдаваясь в подробности, что поменял работу и теперь находится на государственной службе.
— Мне тоже есть что тебе сказать, — ответила Марина. — Я уезжаю вместе с мамой во Францию. Ей предложили очень выгодную работу в Париже. У нее там много знакомых и друзей. Мама говорит, что у меня в Европе будет больше возможностей реализоваться как дизайнеру. В Москве у меня дела идут все хуже, заказов совсем нет. Так, мелочь всякая. Когда здесь наладится, неизвестно, а время уходит. Мама говорит, что если ты решишь ехать со мной, тебе она тоже кое-что может найти. Подумай, хорошо? Мы будем вместе.
Глядя на неё, он вновь будто опьянел. Легкая и стройная, она продолжала:
— Я люблю каждый год за кого-нибудь выходить замуж. Ты не представляешь, как это здорово. Свадебное ощущение самое светлое, в нем так много жизни…
Марина вообще много говорила, не поднимая глаз на ошарашенного Пушкина. Он не успел бы ни слова вставить, даже если бы захотел. Марина явно нервничала и все что-то торопливо доказывала — как права мама Лора, как она всё лучше знает, какие у нее роскошные связи в Европе, какая она добрая и понимающая, раз решила устроить их счастье.
— Мариша, я не могу поехать, — сказал Пушкин, — и тебе не советую.
Но, утерев горькие слёзы и что-то нашептав ему на ухо при расставании (он даже ничего не разобрал), она ушла. На следующий день уехала в свой Париж. Обещала писать, звонить, приезжать, звала в гости.
Латунин сказал, что бабы — инопланетянки, кто их разберёт, и потому горевать бессмысленно, хотя камень на сердце есть камень. Илья был по делам во Владивостоке. По возвращении ситуацию никак не комментировал: одно слово — Чеширский Кот со своей неизменной улыбкой.
Марина не позвонила, не написала, не приехала.
Только однажды, года через два, Пушкин получил открытку с видом нового парижского ресторана «Сны Луары». Открытка была от Марины, без обратного адреса. «Живу нормально, — писала Марина. — Дела нормально. Вот ресторан, где я каждый год отмечаю свой день рождения. Будешь в Париже, заходи». В ней начинает появляться что-то от мамы Лоры, подумал Пушкин.
Работа в комитете поглотила его полностью. В тридцать четыре он заработал орден, звание полковника, должность генерального инспектора по делам оборонных предприятий, ранение предплечья и легкую раннюю седину. Но это — в своей тайной жизни. Официально он числился начальником отдела научно-исследовательского института Министерства обороны, специалистом в области военно-технического сотрудничества, кандидатом наук, автором статей и монографий.
В 2006 году, когда государство получило пятую часть акций корпорации «Каскад», Пушкина командировали исполнять обязанности государственного представителя — советника президента корпорации. Он уже знал, кого там встретит. На правлении, где Пушкина представляли топ-менеджерам компании, он увидел Илью Чернявского. Тот занимал место по правую руку от Мудрогора — любимый советник Бати, пользующийся полным его доверием.
— Что, коллега Пушкин? Занятная штука — жизнь?
— Занятная, — ответил Пушкин и добавил: — Всяк своему богу молится.
— Ты о чём это?
— Да о том, что молилась Фекла, да бог не вставил стекла.
КОЛОКОЛОВО, ПОДМОСКОВНАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ КОРПОРАЦИИ «ЭНЕРГОРЕСУРСЫ», 2007 ГОД
Чудо технологии XXI века, подмосковная резиденция корпорации «Энергоресурсы» занимала первое место в стране среди прочих подобных сооружений как по площади, так и по чрезмерной роскоши. Резиденция была напичкана компьютерами, для управления ею писались специальные программы. Помимо множества кортов, зимних садов, бассейнов, спортивных залов, вертолетной площадки, собственной фермы, подземных гаражей, жилого комплекса (на бог весть какой всякий случай), шикарных переговорный, комнат отдыха и офисных помещений, здесь имелась даже своя янтарная комната — зал приёмов и палисандровый кабинет шефа, — всё слишком, слишком.
Глава корпорации Максим Столбов, знавший, что за глаза его называют элегантным сокращением «Макс», когда-то был поклонником функционального минимализма, но с годами пристрастился к королевской роскоши. За четыре года на месте безвестной деревни Колоколово вырос целый город, большей частью подземный — двенадцать этажей, — где, собственно, и располагался мозговой и управленческий центр корпорации. Столбов проводил здесь основное время, здесь он чувствовал себя вольготно и уверенно, как какой-нибудь стародавний барин в родовой усадьбе среди угодливой дворни. Частыми гостями в Колоколово были его политические союзники господа Борис Галкин и Лолита Заведецкая, бойкая, продвинутая партийная функционерка, — безотказные подручные всегда и во всем. Порой Столбов очень уставал от них, но предпочитал держать при себе, веря, что час настанет. Когда-то он использовал их как живой канал общения с Западом. Пересекающие границу по своим политическим и общественным надобностям парламентарии были отличной легендой для пикантных контактов. Но потом времена изменились: слишком тесные связи с западными институциями могли раздражать государственное руководство. И Столбов был вынужден это терпеть, хотя по могуществу мог дать фору любому президенту. Но только не Президенту ССР.
Сегодня утром, покинув спальню Лолиты (она блистала и на этом поприще), Макс, по обыкновению, сыграл партию в теннис с Галкиным, позавтракал, немного поработал с документами. Его передергивало от этой нафталиновой формулировки, нелюбимой еще со времен так называемого первого президента. «Работа с документами» ассоциировалась с политической дряхлостью, и Столбов предпочитал оборот «решение вопросов стратегического контроля». Но страдал, страдал все равно.