– Джиневра, – сказал шотландец, нежно ее поднимая, – ваш ум смущен страданиями. Гонзаго мой пленник. Он не может вам более повредить.
– Увы! – вздохнула Джиневра, отворачивая лицо от шотландца, – даже он будет теперь презирать меня.
– Его кровь смоет нанесенное тебе оскорбление, – сказал Руджиери твердым голосом. – Рука, которую ты отталкиваешь, отомстит за тебя!
– Поклянись же! – вдруг вскричала Джиневра, обращаясь к нему.
– Клянусь! – торжественно отвечал астролог.
– Памятью моей матери?
– Памятью твоей матери! Клянусь положить все свои силы на его погибель, – отвечал Руджиери.
– Я умру довольная! – вскричала Джиневра, со слезами бросаясь на грудь Руджиери. – Отец, прости меня так, как я тебя прощаю!
– Дитя мое! – прошептал Руджиери, прижимая ее к сердцу. – О! Если бы душа твоей матери могла видеть нас сверху, я чувствую, что она не отказала бы мне в прощении.
– Сеньор Кричтон, – сказала Джиневра, освобождаясь из объятий отца и робко опуская глаза, – я хотела бы также получить ваше прощение.
– Прощение? В чем, Джиневра?
– В том, что я осмелилась вас любить.
– Скорее я должен просить у вас прощения в том, что внушил вам, сам того не зная, страсть, которая была для вас роковой.
– Вы меня жалеете?
– От всей души.
– Тогда я умру счастливой! – вскричала Джиневра. С этими словами она схватила кинжал шотландца и погрузила бы его в свою грудь, если бы ее рука не была удержана отцом.
– Так это-то твоя любовь? – печально произнесла девушка, выпуская из рук кинжал. – Хорошо, – прибавила она горько, – я буду жить, но это будет только во имя большого горя, большого позора!
– Ты найдешь убежище в стенах монастыря.
– Никогда!
Едва успела она произнести эти слова, как в галерее послышались поспешные шаги и в комнату вбежал Блунт.
– Нам изменили! – вскричал он. – Принц на свободе. Стража сложила оружие, повинуясь приказанию королевы.
– Гонзаго на свободе! Приказы короля отвергнуты, а я здесь! – вскричал с гневом Кричтон, обнажая шпагу. – Руджиери, охраняй свою дочь.
– Всякое сопротивление напрасно, – сказал Блунт. – Иначе я не вернулся бы с пустыми руками. Замок наполнен людьми герцога Неверского.
– А!
– Готов конвой, чтобы сопровождать принца по дороге в Мантую. Он уже сел в носилки.
– Проклятие! Но он не уйдет от меня, – вскричал Кричтон, – даже его собственные люди не осмелятся противиться приказам короля.
– Вы ошибаетесь, шевалье Кричтон, – сказал Андреини, появляясь вдруг на пороге комнаты, – имея приказ королевы, они осмелятся на все. Именем моего господина, принца Винченцо, я требую, чтобы мне выдали эту девушку.
– Прочь! – отвечал Кричтон в бешенстве.
– Солдаты! Сюда! – вскричал Андреини.
В ту же минуту выход из комнаты был загражден группой солдат и концы дюжины алебард были направлены в грудь Кричтона.
– А! Святой Андрей! – яростно вскричал шотландец. – Приказываю вам именем короля сложить оружие под страхом обвинения в измене!
– Во имя королевы, стойте твердо! – отвечал Андреини.
При помощи Блунта Кричтон хотел было уже проложить себе дорогу шпагой, как вдруг его остановил крик Руджиери.
С появлением Андреини к Джиневре вернулись все ее ужасы, и она, вырвавшись из рук отца, бросилась на алебарды, желая избавиться от жизни, становившейся для нее тяжелым бременем.
Но, избежав воображаемой опасности, несчастная бросилась навстречу действительной гибели. В ту минуту, когда она кинулась на смертоносные алебарды, Андреини поспешно схватил ее и с торжествующим смехом унес сквозь расступившиеся ряды солдат.
– Задержите его, пока я дойду до принца, – крикнул он солдатам, – а потом пусть он, если захочет, едет по дороге в Мантую.
– На помощь! – вскричал Кричтон, заставляя солдат отступить перед силой своего напора.
– Все напрасно, монсеньор, – сказал ему Руджиери, – я потеряю мое дитя. Но возмездие не уйдет от них. В Лувр! В Лувр!
ТЮРЬМА
Некогда в Лувре было несколько подземных темниц, в которых содержались государственные преступники. В одну из них и был брошен Флоран Кретьен. Лишенный утешения, которое он находил в дни бедствий в целительном бальзаме Священного писания, старик проводил последние дни своей земной жизни в горячей молитве.
Уже близилось время, назначенное для казни, когда вдруг отворилась дверь и тюремщик ввел в келью женщину в маске и тотчас же молча вышел.
– Это вы, дочь моя? – спросил Кретьен, увидев, что вошедшая остается безмолвной и неподвижной.
– Да, – отвечала Эклермонда (а это была она), снимая маску, – я боялась помешать вашей молитве.
– Подойдите, – сказал проповедник, – ваше имя присутствовало в моих молитвах. Пусть ваш голос вместе с моим будет возноситься к престолу милосердия. Мои минуты сочтены, каждое мгновение дорого. Мне надо дать вам много советов. Но прежде всего я хочу призвать благословение Неба на вашу голову.
Эклермонда опустилась на колени и со слезами на глазах приняла последнее благословение старика. Но едва проповедник начал давать своей духовной дочери наставления, которые он считал необходимыми, как дверь снова открылась и тюремщик, введя человека, закутанного в широкий плащ, вышел так же бесшумно, как и вошел.
– Он пришел! – вскричала Эклермонда.
– Палач? – спросил спокойным тоном Флоран Кретьен.
– Нет, шевалье Кричтон, – отвечала принцесса.
– Он здесь! – вскричал Кретьен, и доброе лицо его слегка омрачилось.
– Он здесь для того, чтобы сказать мне последнее прости, – вздохнула Эклермонда.
– Принцесса Конде, – сказал сурово проповедник, – вы должны проститься с ним навсегда.
– Ваша воля исполнится, отец, – отвечала Эклермонда тоном печальной покорности.
– Ваш сан запрещает вам такой неравный союз, даже если бы религиозные убеждения шевалье Кричтона были одинаковы с вашими, – продолжал Кретьен.
– Увы! – прошептала Эклермонда. – Наши верования враждебны, целая пропасть разделяет нас, но наши сердца неразрывно связаны.