В наш план не входит рассказ о всех буйствах университета и о мерах, принятых к их искоренению. Напрасно преследовала их светская власть, напрасно Ватикан разражался грозными указами – ничто не помогало. Можно было подкосить, но не искоренить дурную траву. Их ссоры передавались от поколения к поколению, и предмет их старинных препирательств с аббатом St. Germein des Pres – после тридцатилетней непрерывной борьбы – представлен на рассмотрение Папы, который совершенно справедливо отказался произнести решение в пользу той или другой стороны.
Таковы были студенты Парижа XVI века, таковы были свойства шумного сборища, осаждавшего двери Наваррской коллегии. Причиной, по которой собралась эта беспорядочная толпа, было, по-видимому, желание студентов присутствовать при публичных прениях или ученом диспуте, происходившем в большой зал коллегии, перед которой они теснились, и разочарование при виде закрытых дверей и при отказе впуска вызвало их теперешнее мятежное настроение.
Напрасно алебардисты, поставленные у дверей и силившиеся удержать своими пиками толпу, старавшуюся пробиться вперед, говорили, что зала и двор переполнены, что и для доктора прав не нашлось бы места, что они получили строгое и неукоснительное приказание не впускать никого ниже звания бакалавра или лиценциата и что мартинисты (студенты, не жившие в стенах университета и не находившиеся на пансионе в коллегии) и такие новички, как они, не имеют никакого права быть впущенными.
Они отвечали, что это были не простые прения, не обыкновенный диспут и что все имеют одинаковое право присутствовать. Что дело идет не о простом ученом, слава которого не простирается за пределы его деятельности и которого слышать пожелали бы очень немногие и еще меньшее число – поддерживать с ним диспут, но об иностранце высокого звания, пользующемся большим почетом, столь же замечательном своими познаниями, как и блестящими наружными качествами.
Напрасно старались опровергнуть их доводы тем, что на собрании присутствуют не только важнейшие представители университета, старейшие доктора богословия, медицины и права, профессора словесных наук, риторики и философии и множество других сановников, но что диспут удостоен присутствием господина де Ту, первого президента парламента, и ученого Иакова Августа, одного государственного секретаря и Парижского губернатора г-на Ренеде Вилькье, посланников Елизаветы Английской и Филиппа II Испанского и многих господ из их свиты, Пьера Бурделя, аббата Брантома, г-на Мирона, доктора его католического величества Генриха III, Козьмы Руджиери, главного астролога Екатерины Медичи, королевы-матери, знаменитых поэтов и писателей – Ронсара, Балфа и Филиппа Депортье, известного адвоката при парламенте Этьена Паскье, а также – и это составляло самое важное возражение – двух главных фаворитов Его Величества, стоявших во главе правления, господ Жуаеза и д'Эпернона.
Напрасно прибавляли, что для поддержания строгой благопристойности ректор распорядился запереть двери. Студенты были сильны в спорах, и их аргументация очень скоро вразумила противников. Они вполне полагались на свою ловкость для одержания верха в подобных случаях.
– Долой ведущих диспут! Долой алебардистов! Долой двери! – закричали разом сотни яростных голосов. – Долой самого ректора! Долой мессира Адриана Дамбуаза! Не допускать учеников университета в их собственные залы! Заискивать перед фаворитами двора! Держать диспут при закрытых дверях! Долой ректора! Мы издадим приказ произвести тотчас новые выборы!
После этого сильный ропот пронесся в толпе, за которым последовал новый взрыв проклятий в адрес ректора и демонстрация дубинок, в сопровождении града гороха, выпущенного из сарбаканов. Алебардисты побледнели и охотно бы уступили, но дверь была замкнута с внутренней стороны, жезлоносцы и сторожа, к ней приставленные, хотя и были перепуганы наружным шумом, но положительно отказывались отворить.
Снова раздались угрозы студентов, снова обратились они к насилию, и горох застучал по лицам и рукам алебардистов, дрожавших от гнева и боли.
– Что ты нам рассказываешь о фаворитах короля! – кричал из первого ряда студент, украшенный одним из тех бумажных воротников, о которых мы говорили. – Они могут приказывать в Луврских покоях, но не в стенах университета. Ей-богу! Мы нисколько ими не дорожим! Мы смеемся над безобидным лаем этих откормленных дворцовых шавок! Что могут для нас значить эти попрыгунчики? Клянусь четырьмя евангелистами, мы не потерпим здесь ни одного из них. Советуем д'Эпернону, этому гасконскому недорослю, поразмыслить над участью Можирона, а нашему весельчаку Жуаезу – припоминать смерть этого собаки Сен-Легрена! Уступите место более достойным! Уступите место учащимся! Долой жабо и сарбаканы!
– Что значит для нас президент парламента или губернатор города, – вопил другой. – Мы смеемся над их властью, мы ее признаем только в их судебных палатах. Ступив на нашу землю, они оставили всю свою власть по ту сторону ворот Святого Иакова. Мы не принадлежим ни к какой партии! Мы в политике придерживаемся строгой середины. Мы не более уважаем приверженцев Гиза, чем гугенотов; лигисты нам не дороже кальвинистов. Наш единственный господин – Григорий XIII, папа Римский. Долой Гизов и Беарнцев!
– Долой Генриха Наваррского, если вы этого желаете, – воскликнул студент из Гаркура, – или Генриха Валуа, если это вам более нравится, но – ради всех святых – только не Генриха Лорренского, он надежная и крепкая опора истинной веры. Нет! Нет! Да здравствуют Гизы! Да здравствует Священный союз!
– Долой Елизавету Английскую! – кричал студент из Клюни. – Что делает здесь ее представитель? Уж не ищет ли он ей мужа между нашими учеными? Плохая будет сделка, если она отдаст руку герцогу Анжуйскому.
– Если вы дорожите своим воротником из буйволовой кожи, то советую вам не отзываться непочтительно в моем присутствии об Елизавете Английской, – подымая с угрозой свою окованную палку, возразил англичанин из Четырех Наций, такой же заносчивый, как и его огромный бульдог, следовавший за ним по пятам.
– Долой Филиппа Испанского и его посланника! – кричал бернардинец.