Кричтон поспешил сломать печать, и по мере того как он читал, легкая краска покрывала его лицо.
– Скорее погибнуть, чем принять эти условия, – прошептал он, разрывая письмо и бросая клочки на землю.
– Стойте, – вскричал Шико, – сберегите эту золотую нить, я должен снести ее госпоже в знак вашего согласия.
– Никогда, – отвечал с твердостью Кричтон. – Скажи ей, что я разорвал ее цепи. Она хочет залога, хорошо, – прибавил он, снимая перчатку и отдавая шуту кольцо с безоаром, – пусть это будет для нее доказательством.
– По крайней мере, берегись… – Но прежде чем шут успел выговорить свое предостережение, Кричтон был уже далеко.
– Клянусь Святым Фиакром! – вскричал шут. – Я буду тебе лучшим другом, чем ты того заслуживаешь. Это кольцо отлично подойдет к моему пальцу, а эта нитка, – заключил он, поднимая с земли золотую нить, брошенную Кричтоном, – вполне удовлетворит ее ревнивое величество.
ТУРНИР
В сопровождении виконта Жуаеза Кричтон въехал на арену, приготовленную для турнира в одном из садов или, скорее, дворов Лувра.
По всей длине фасада наравне с окнами, открытыми для удобства зрителей, был устроен балкон, украшенный коврами. Разделенный на несколько частей в виде открытых павильонов, украшенных гербами, вензелями, лилиями и шелковыми значками, этот балкон тянулся по всей длине одной из сторон четырехугольного двора. На другом конце арены возвышалась на массивных столбах большая крытая галерея, предназначенная для трех королев и их свиты. Эта галерея была вся обита серым бархатом, усеянным серебряными вензелями; в середине блистал большой серебряный щит с королевским гербом Франции.
Направо был размещен помост для Монжуа, распорядителя турнира, маршалов и судей. У помоста в роскошном павильоне, сверкавшем золотом, стоял ряд табуретов, предназначенных для фаворитов короля, и среди них бархатное кресло для его величества.
На обоих концах арены возвышались павильоны для оруженосцев и прочих слуг участников. На небольшом возвышении справа от большой галереи виднелся Руджиери, окруженный стражей, со скрещенными на груди руками и устремленными в землю глазами.
Указав своим людям место, которое они должны были занять, Жуаез переехал через арену и присоединился к маршалам турнира.
Кричтон медленно следовал за ним. Сердце шотландца сильно забилось при виде зрелища, представившегося его глазам. Яркие лучи солнца дробились на блестящих касках и панцирях, вокруг развевались тысячи разноцветных значков с самыми разнообразными гербами. Шумное веселье и оживление царили повсюду. Шелест шелковых платьев, звук нежных голосов возвещали появление на балконе ангелов рая, как говорили менестрели.
Из каждого окна Лувра сверкал красками букет красавиц, прелести которых еще более подчеркивались богатыми уборами и роскошными костюмами.
Остановив свою лошадь, наш герой оглянулся вокруг. Со всех сторон стояли густые толпы зрителей, над обнаженными головами которых сверкали на солнце копья и алебарды королевской стражи.
Справа от галереи развертывался блестящий строй гасконцев д'Эпернона с самим бароном во главе. Налево, позади эстрады астролога, помещалась роскошная свита герцога Неверского.
При появлении дам на балконе группы всадников бросились на арену, несмотря на запрещение герольдов, и протягивали свои копья к ложам, откуда сыпался целый дождь гирлянд, браслетов, шарфов.
Поднявшиеся в толпе зрителей крики привлекли внимание Кричтона к большой галерее, куда в эту минуту входила королева Луиза со своей свитой, среди которой Кричтон быстро нашел Эклермонду. Принцесса Конде, как мы будем называть ее впредь, была очень бледна, но эта бледность нисколько не вредила ее красоте. Напротив, никогда еще не казалась она такой прекрасной в глазах шотландца, никогда еще не замечал он в ее наружности столько достоинства и уверенности. Действительно, события последней ночи и сознание своего знатного происхождения, так недавно и таинственно открытого, произвели полную и внезапную перемену в характере Эклермонды. Она почувствовала в своей душе гордость, неведомую ей до сих пор. Незнакомая прежде решимость оживляла ее и поддерживала мужество среди опасностей, которыми она была окружена. Этому мужеству тотчас представилось испытание при встрече с Екатериной Медичи и Маргаритой Валуа, которые в это время входили в галерею в сопровождении своих свит.
Твердость Эклермонды не покинула ее в эту минуту, и она выдержала испытующий взгляд Екатерины с гордым и спокойным видом. Маргарита была сама любезность, но нельзя доверять дружбе соперницы, и Кричтон, хорошо знавший способность Маргариты притворяться, видел, что под личиной дружбы и любезности она скрывала самую пылкую ненависть.
По окончании обоюдных приветствий Эклермонда по просьбе королевы Луизы заняла приготовленный для нее как для царицы турнира трон немного впереди королевских мест.
Никогда еще царица турнира не казалась такой прекрасной, и при ее появлении в толпе пробежал ропот восхищения.
В эту минуту взгляд Эклермонды упал на рыцарскую фигуру Кричтона, который, приветствуя ее, склонился до самой луки седла. Отдавая ему поклон, Эклермонда вздрогнула, и мужество совершенно ее покинуло.
Кричтон заметил эту перемену и, желая, насколько возможно, рассеять ее беспокойство, заставил свою лошадь проделать самые невероятные трюки.
Он готов был уже оставить арену, как был остановлен шумными криками: "Ноель! Ноель! Да здравствует король!", и в то же время показался Генрих, вооруженный с ног до головы, на белом арабском коне, чепрак которого был из красного бархата, усеянного лилиями.
Короля сопровождали Вилькье, Сен-Люк и толпа придворных…
Любезно поклонившись шотландцу и велев ему готовиться к поединку, который должен был скоро начаться, Генрих направился к большой галерее и, обратившись к Эклермонде, попросил у нее что-либо в залог, желая переломить в ее честь копье.
Не будучи в состоянии отказать, Эклермонда сняла с себя жемчужное ожерелье и послала его королю через пажа.
Поблагодарив и отвесив несколько комплиментов ее красоте, король отъехал и, приблизившись к герцогу Неверскому, принялся с ним беседовать.