Ягода насмешливо и пренебрежительно прищурился. Орден «Красного знамени», недавно данный ему ЦИК'ом за подвиги на подвальном фронте, блестел, как новая игрушка. Казалось, что начальник НКВД даже ходит, выпячивая левую сторону груди. Его худое, сухое лицо с маленькими черными усиками под самым носом было полно снисходительности к наивности инженера.
— Ну, если хорошенько поискать, «мои люди» (эти два слова он произнес с особым ударением) везде найдутся, товарищ Туполев. Даже… на вашем корабле. Такая уж моя обязанность — везде свои глаза и уши иметь. Ну, так как, Михаил Николаевич, полетите?
Глаза Ягоды смотрели с холодным напряжением.
— Нет уж, большое спасибо, Генрих Григорьевич. Куда мне прогулки делать? Хотя бы даже по воздуху… А как долго будет длиться полет? — обратился маршал к Туполеву.
— Порядочно — часа три. Это ведь праздничный увеселительный полет.
— Ну, вот видите! Куда же мне? Сами знаете, Ворошилов теперь в отпуску и у меня уйма добавочной работы. Весь мой день уже по минутам расписан.
— Так, значит, не хотите? — в тоне Ягоды послышалось словно разочарование. Стоявший рядом молчаливый Агранов внимательно поглядел на своего начальника. Какое-то удивление мелькнуло в его черных еврейских глазах.
— Нет, к сожалению, никак не могу, Генрих Григорьевич, — решительно ответил Тухачевский. — Спасибо за предложение. «Рада бы душа в небо, да дела не пускают», — усмехнулся он, повторив фразу Уборевича.
— Ну что ж… А жаль! Надо бы вам в гуще ударников посидеть, побалагурить, ближе к массе стать… Отрыв от рабочих масс — небезопасное дело… В полете лучшие ударники и стахановцы Москвы будут. И знаете, этак по секрету (Ягода понизил голос). — возможно, что сам Иосиф Виссарионович захочет прокатиться при такой чудной погоде.
— Сам Сталин? — воскликнули в один голос маршал и инженер.
— Да… Возможно. Так что видите сами, Михаил Николаевич, вам лучше бы полететь!
Опять сверлящий взор впился в лицо маршала. Но тот только отрицательно покачал головой…
Когда чекисты ушли, Тухачевский и Туполев молча пошли вперед.
— Гадина!.. Кровососная банка, — вырвалось у Туполева. Его обычно мягкое, спокойное лицо опять перекосилось в гримасе отвращения. Тухачевский с удивлением посмотрел на него.
— Что это вы, Александр Николаевич?
— Руку хочется вытереть после рукопожатия с такой сволочью, — нервно продолжал инженер. — Говорят, больше двух миллионов жизней погибли из-за этого зверя. Наших русских жизней. И не плохих, не преступников… Эх! Лучшая часть русского крестьянства! Самая энергичная, инициативная, деятельная… Как-то при мне умного человека спросили: что такое большевизм? Он и рассказал такую басню. Был, мол, мужик ленивый, никудышный, который завидовал своему дельному соседу и все просил у Бога, чтобы тот послал этому соседу какое-нибудь горе. Богу надоели, наконец, эти просьбы. «Ладно, — говорит. — Пошлю ему несчастье. Но половину такого же тебе!.. Что ты выбираешь?» Подумал завистливый мужик: «Выколи мне, Боже, один глаз. Мне, правда, хуже, будет. Но зато врагу — вдвое». Глубокая по смыслу сказочка! Я часто думаю, что большевизм во всем мире основан только на зависти ленивых и глупых к способным и прилежным… Ведь у нас явная «ставка на сволочь».
— А как же мы с вами? — смеясь, прервал Тухачевский. — Вы работаете на Советский Союз и Красную армию. А я ведь даже большевик, член партии.
Туполев остро и пристально посмотрел на маршала своими маленькими глазами-щелками.
— Коммунист коммунисту рознь. Коммунисты Швеции снимают цилиндры перед своим королем. А у нас этот Ягода, «жаба в манжетах», выбросил лозунг: «каждый коммунист должен быть чекистом»… Сволочь!.. Но я знаю — вы не такой. Разве я пожимал бы так сердечно вашу руку, если бы считал вас таким, как Ягода? Очень я боюсь, что мы с вами оба не вполне «в струе генеральной линии партии». И нас может залить волна зависти и злобы. Разве ГПУ служит интересам России или Гестапо — интересам Германии? Все отсевки, мразь, подонки народа… Но, к сожалению, в их руках власть и пулеметы… Эх… Невольно вспомнишь горькое пушкинское: «Чорт догадал меня родиться в России с умом и талантом»!.. Внезапно Туполев спохватился.
— Простите, Михаил Николаевич, за такое «лирическое отступление». Сорвалось… Ненавижу я эту мясорубку. «Хруст костей — лучшая музыка революции», передразнил он с ненавистью знаменитую фразу Ягоды. Сволочь!.. Возьмите только закон о расстреле малолетних, начиная с 12-летнего возраста. И это в XX веке, в стране счастливого социализма… Эх… — потом, взяв себя в руки, продолжал, как будто ни встречи, ни сорвавшихся слов не было: