Потом неожиданно Колчак мощно ударил, из Сибири. Белый адмирал на Волге! Это звучало как историческое Hannibal ante portas! — «Ганнибал перед воротами Рима!»… И тогда опять ударил Тухачевский рядом отчаянно смелых маневров, отбросил Колчака за Урал, в рискованнейшем переходе прорвался со своими армиями через теснины Урала в Сибирь и Колчак был разгромлен. Потом, переброшенный на юг, Тухачевский добил Деникина и смел последних белых врагов серпа и молота с лица советской земли. И тогда второй орден заблестел у него на груди. Орден с кроваво-красным блеском, цвета пролитой им реками русской крови… А дальше — Польша рванулась на лакомую Украину. Киев, — мать городов русских, — в руках поляков! Под Смоленском польские легионы!.. Именно ему, 26-летнему юнцу, тогда вручил Кремль власть над многомиллионной Красной армией для похода на Польшу. Тогда судьба Европы висела на волоске. И Кремль чуть не стал центром Евразии…
Дальше, — в 1921 году — разгром мятежного Кронштадта, который потряс страну своим лозунгом — «Советская власть без коммунистов». Матросы — «краса и гордость революции», едва не подняли на дыбы всю недовольную страну. Кризис грозил стать смертельным. «Перестреляю, как куропаток», бросил желчный Троцкий угрозу Кронштадту. Тухачевский выполнил этот приказ в разгромленной им крепости… А через год — взрыв крестьянских восстаний под самой Москвой, в Тамбовской губернии, под руководством неуловимого и вездесущего Антонова. Обе стороны соперничали в жестокостях и накале своей ярости. Больше года зажимал Тухачевский восставшие губернии в мертвом кольце, тушил восстание в крови, провоцируя и беспощадно расстреливая. И все-таки подавил. Кремль опять вздохнул свободно…
И вот теперь. Кто другой мог бы теперь спасти Кремль? Ведь недаром уже давно Ягода стремился завязать интимную дружбу с Тухачевским, искал связи. Ведь если бы он только намекнул Ягоде, что не прочь пойти с ним вместе против красного диктатора, — положение Кремля было бы абсолютно безнадежным. Но идти с Ягодой на спасение страны? Б-р-р-р… С Ягодой? С этой рептилией с ястребиными глазами и дергающейся щекой? Чтобы потом быть им подло преданным и уйти с мировой сцены с заплеванным именем? Нет, никогда! Нужен честный прямой бой за Россию… Но не вместе с Ягодой!..
Широкие плечи маршала содрогнулись, когда он вспомнил мертвенный взгляд маленького человечка с прыгающей щекой. И только вздрогнув, заметил, что все молчат и с любопытством смотрят на него. Лицо Тани было озабочено и взволнованно.
— Что с вами, Миша? у вас такое странное выражение!
Голос Тани вернул Пензу к действительности. Усилием воли он прогнал свое напряжение и, уже улыбаясь, спросил:
— Какое «такое выражение»?
— Прямо страшное…
— Ну, вот какие пустяки, — опять рассмеялся Пенза, дружески обняв плечи прислонившейся к нему девушки. — Ерунда! Просто, маленькое несварение желудка от обилия питей и недостатка закуски. В животе бурление началось или, как говорят, «душа с Богом заговорила». Вот я к разговору этому и прислушался….
Молодежь успокоенно засмеялась.
— Классически! Ну и что ж, Бог через ваше чревовещание много интересного сообщил? — спросил Полмаркса.
— Немало, — тихо ответил рабочий, и за столом опять воцарилось прежнее оживление. Только одна Таня не была успокоена.
— Ах, Миша, — вздрогнула она. — Как бы я хотела знать, что у вас в мыслях и… на сердце.
— Что это вас так взволновало, Таня?
— Да лицо у вас было ужасным… Таким жестоким, жестоким!.. Скажите, неужели вы — недобрый?
— Я-то? — удивленно переспросил Пенза. — Добрый или нет?
Удивление его было искренним: такая точка зрения ему никогда не приходила в голову, даже в кровавые времена гражданской войны, когда десятки тысяч пленных и мирного населения расстреливались по его приказу. Для будущего маршала уже тогда только одно слово имело решающее значение — «нужно». Все же остальные гуманитарные соображения отходили на далекий задний план. А теперь эта славная девушка поставила вопрос совсем по-иному.
— Вы — жестокий? В вас нет жалости?
Пенза заглянул в девичьи глаза.
— Да, как сказать, Таня… Как-то у Ленина спросили, не жалко ему, что так много народу гибнет? Он этак усмехнулся своими татарскими глазами и коротко ответил: «Умных жалею..» Так и я. Слыхали, может быть, про слова Заратустры — этакого философа: