«Друзья мои. Да разве я жесток? Я только говорю — падающего толкни…»
Лицо девушки, разрумяненное выпитой водкой, вдруг затуманилось. На ясные голубые глаза легли длинные ресницы. Алые губы болезненно передернулись.
— Как это жестоко сказано, — тихо ответила она, опустив голову. — Неужели только сильные и лучшие достойны жизни и жалости? А больные, а раненые, а старики, а маленькие, а несчастные? Как с ними? Разве их жизни — все равно?..
Пенза живо вспомнил недавнюю сцену у трамвая, когда он около раздавленного человека, хладнокровно закуривая трубку, отвечал на такие же взволнованные вопросы д'Артаньяна. Он пожал плечами и не ответил.
— А по-моему, куда лучше, чем ваш этот, как его… За-Зара… — Заратустра?
— Ну-да. Куда лучше его сказал наш Горький.
«Самая лучшая должность на земле — это быть Человеком…»
С большой буквы…
— Может быть, — мягко ответил Пенза. — Да только очень уж нелегкая жизнь у меня была. И… есть… советская жизнь — не для слабых. Добрым мне нельзя быть…
— Ну, пожалуйста, — умоляюще прижалась к нему девушка. — Ну, хоть здесь, с нами, со мной, не будьте жестоким… В мире так хорошо и светло. Пусть вам, хотя бы с нами, здесь будет просто, легко и хорошо! Около моего, — она, вспыхнув, поправилась, — около наших дружеских сердец. Как это чудесно поется в одном романсе:
Голос девушки звучал тихо и нежно. Она пела для него, мастера Михаила Пензы, милого и сильного товарища, для которого где-то в уголке ее сердца расцветали фиалки первой любви. Искренно тронутый, Пенза хотел что-то ответить, но в это время за столом опять раздался восторженный шум. Стриженная Варя, дирижируя трубкой, встала и с пафосом произнесла:
— Кто там? Французы?
— Вот это да! — восторженно раздалось отовсюду. — Вот это так сказанул!.. Кто? Волошин? Поэт такой?.. Здорово! Прямо в точку!
Оказывается, разговор за столом давно уже перешел на тему о фильме «Кутузов», и молодежь делилась своими мыслями о нем.
— Нас, братцы, не тронь, — вызывающе орал Ведмедик. — А то мы и с процентой отдать можем. Нас голыми руками не возьмешь…
— Ну, ну, ты, вояка, — презрительно протянул Полмаркса. — Небось, Япония еще недавно вздула Россию, как в бубен… Дело, правда, не в солдатах, а в управлении. Если нашему солдату дать хорошее управление — так только держись!
— Верно, — поддержала Варя. — А ты скажи, товарищ политрук, как это так случилось во время войны с Наполеоном, что наши крестьяне с ним не пошли? Ведь, говорят, тогдашнее крепостное право хуже всякого рабства было. Наполеон — как ни говори, он парнище передовой был — он же обещал русским крестьянам свободу… А ни черта не вышло…
— Как «ни черта»? А партизанщина?
— Ах, да… Ха-ха-ха!.. Ну, так как, Полмаркса?
Комсомолец наморщил лоб и не находил ответа. С марксистской точки зрения, раб и пролетарий не имеют отечества. Или иначе — «ubi bene — ibi patria» — где хорошо, там отечество. А тут русские мужики времен царизма взяли освободителей в дреколья. Как же так?..
Пока он мялся в поисках ответа, Таня решительно сказала:
— А это очень просто, ребята. По-моему, если Родине грозит опасность, — тут дело не до внутренних непорядков. Нужно драться всем плечо к плечу.
— Верно, Танечка, — просиял Ведмедик. — Вот и я так думаю… Я где-то читал, что какой-то англичанин, Чор… Чорт… на чорта его фамилия похожа… Так он в начале англо-бурской войны, когда все мозгляки скулили, что война эта, мол, несправедливая, так прямо и бахнул: «Права моя страна или нет, но я с нею…» — Вот это да…
— Так у нас в гражданскую войну вышло, когда царский генерал Брусилов в Красную армию поступил против поляков драться… Правильно!..
В этот момент в полуотворенной двери показалось улыбающееся лицо художника.
— Ara… Ara, д'Артаньяшка, — закричали ему молодые голоса. — Что так поздно? Иди сюда — догоняй…