В голосе Вари было столько горячего задора, что все рассмеялись.
— Правильно, товарищ человечишка!.. Ответила, что надо! Ни себя, ни д'Артаньяна в обиду не дала… За тобой, ежели кто смельчак на тебе женится, не пропадет!..
— Правильно, Варя, — одобрительно отозвалась Таня. — Нужно поменьше значения женскому телу и красоте придавать… А то за ним очень часто нашей души, сердца, жизни не видно… Я вот французский язык теперь учу. Так там уже и вообще слова «человек» нету…
— Как так?
— Да так: «homme» это обозначает и мужчину и человека. Одновременно… Обидно!
— Да, ведь народная мудрость говорит же, — ядовито ввернул Полмаркса, — «селедка — не рыба, баба — не человек»…
— Иди ты к чорту со старыми глупостями… Вот почему я д'Артаньяшку люблю, что у него мозги светлые и честные.
— А и верно, — заступилась и Таня за художника. — Право, наш д'Артаньян — стоющий парень. Пусть, может, не так, чтобы внешне боевой, так не всем же петухами быть! А душа у него чудесная. И мозги и совесть — не вам чета.
— Совесть? А с чем ее едят? Дай-ка мне полкила этой твоей совести закусить водку. А еще советская девка! Этакие «духовные» уклоны… А что вы, дядя Миша, про д'Артаньяна нашего думаете?
Пенза неторопливо пожал широкими плечами и вынул трубку изо рта. Глаза его были оживленными и веселыми.
— Да, как сказать… Мало я его знаю А только любопытно, что самые счастливые люди в жизни — идеалисты и мученики.
— Мученики? Какого дьявола им счастливыми быть?
Опять Пенза пожал плечами. — Ну, очевидно, счастье не в набитом желудке. Есть что-то другое, что привлекает человека и делает его жизнь осмысленной. «Не хлебом единым жив человек»…
Но такая философия не интересовала подвыпившую молодую компанию. Только Таня внимательно смотрела на задумчивое лицо своего соседа и понимающе улыбалась ему. — Довольно тебе, Танька, нашего дядю Мишу монополизировать! — раздался возглас Полмаркса. — Запевай лучше студенческую про Коперника.
Таня подмигнула Пензе и тот послушно взялся за бутылку, не переставая удивляться тренировке советской молодежи: они могли выпить несравненно больше, чем молодежь старого времени…
Через полчаса появился в дверях художник, навьюченный многочисленными свертками и пакетами. Когда его стали авралом[26] разгружать — все только охали и ахали: столько вкусных штук было им принесено.
— Святая яичница! — орал в восторге Полмаркса. — Да ведь это прямо, — он не находил даже слова, чтобы выразить свой восторг. — Это… прямо, чорт побери, сверхклассически.
— Да ты, д'Артаньяшка, миллионером заделался? Скудова это у тебя?
— А это я только что премию за декорацию получил. Мы скоро в МХАТ[27] новую пьесу ставим. Так вот за образцовое и- срочное выполнение награду выдали. И немалую… Так что жрите на здоровье за мой талант.
— Ого… Молодец!.. А какая там пьеса пойдет?
— «Дни Турбиных». Из времен гражданской войны в Киеве. Шикарная пьеса — прямо, как жизнь, так просто и без всяких фокусов… На следующей неделе премьера. Вся Москва, можно сказать, будет… Может, даже и сам Сталин.
— Ну вот! Станет Сталин по театрам ходить! Есть ли у него для этого время?..
О, бездонные желудки… Пенза с удовольствием смотрел, как быстро уничтожаются привезенные д'Артаньяном припасы и вспомнил, как когда-то, до войны, он и сам, в свое юнкерское время, мог уничтожить все, что находилось на столе. Хорошее времечко было! Без кровавых вопросов, тяжелой борьбы, лжи и притворства. Как это говорил Пушкин про такой возраст:
Ему, старому закаленному солдату, было хорошо сидеть «инкогнито», как рабочему авиазавода, в этой простой веселой компании молодежи. Здесь он чувствовал себя не марша* лом, не полководцем, не заговорщиком, а «своим» парнем, товарищем, родным… И эта милая девушка сбоку, с ее особенным очарованием. Несмотря на то, что она могла с полным правом быть названа красивой, из нее не исходили, обычные для сознающей себя красивой, женские флюиды секса. Она была проста, как весенний полевой цветок. И так же очаровательна, как такой цветок, по сравнению с оранжерейным роскошным растением… Обычно женщины как-то волновали его мужские нервы, возбуждали его, привлекали. А эта девушка смягчала его, растормаживала его напряженные нервы. И глядя на ее красивые улыбающиеся губы, ему вовсе не хотелось прильнуть к ним жадным мужским поцелуем, а только просто ласково улыбнуться в ответ на ее улыбку. Думая об этом, он повернулся к Тане и заметил, что та с каким-то недоверием и даже подозрением, смотрит на него.