А тот, то опять снимал свои очки, потирал высокий лысый лоб, то снова задумывался. Когда он взялся за ручку, Плетнев, незаметно приблизившись, стал читать своими дальнозоркими старческими глазами строчки, потянувшиеся из-под пера знаменитости. Повинуясь сердитому взгляду «пациента номер 3», чиновник бросил на русского ученого угрожающий взгляд и даже пытался за рукав оттянуть его от стола. Но тот сделал вид, что не понял.
Медицинские фразы, перемешанные с латинскими терминами, лились и лились из-под пера. Но вот появилось слово: «прогноз»[33] и Плетнев еще ближе наклонился над венским коллегой.
«В данном возрасте и при данном нервном состоянии больного болезнь неизлечима и медленно, но неизбежно, будет прогрессировать. „Exitus laetalis“[34] возможен в любой момент, но может быть также отсроченным на многие годы. Пациент может умереть внезапно от паралича сердечной мышцы или от кровоизлияния в мозг. Возможны также тромбозы в других ветвях сосудистой системы. Решающую роль могут играть внешние обстоятельства — жизненные удачи или неудачи, внутренние потрясения, повышение нервного напряжения и пр.»
Написав еще несколько фраз относительно общей линии в лечении, профессор встал и, кивнув головой интересному с точки зрения врача пациенту, пошел к двери.
— К номеру 4? — коротко спросил он.
Слабая усмешка поползла по тонкому лицу чиновника.
— Именно, профессор. Вот сюда, битте! — ответил он, бережно складывая и пряча в портфель подписанный диагноз. В этот момент пациент кивнул ему головой.
— Когда то, что профессор этот намарал, будет переведено — немедленно принесите мне. Если какая-нибудь живая душа, кроме вас, увидит эти бумаги… То… Понимаете?
— Понимаю, товарищ… пациент, — почтительно ответил чиновник.
Вслушивавшийся в интонации незнакомых русских слов, профессор улыбнулся и уже в благодушном настроении прошел в другую комнату. Там, при виде поднявшегося ему навстречу нового Сталина, он даже не удивился. Но на «номер 4» ушло только несколько минут.
— «Запив» (здоров), — коротко бросил он Плетневу и, как выдрессированное животное, послушно пошел дальше. Последний пациент опять вызвал его врачебный интерес. У него оказался порок сердца в достаточно опасной форме. Профессору доставило особое удовольствие разобраться в тонкой путанице шипящих, глухих звуков сердечных клапанов и потоков струящейся внутри, за покровом из кожи, мышц и костей, крови. Как хороший шахматист перед запутанным положением на доске, профессор ясно понял слабые и сильные стороны сложного процесса, совершающегося в грудной клетке «пациента номер 5». С видимым удовольствием специалиста, разобравшегося в трудном положении, он написал свой очередной диагноз и вопросительно поглядел на чиновника.
— Теперь все, — с чуть заметной улыбкой ответил тот. Профессор с довольным видом направился обратно по полутемным, низким старинным коридорам Кремля в кабинет коменданта. Там, аккуратно сложив свои инструменты и халат, он надел пиджак и с видимым удовольствием протянул руку за своими часами. Протянул и внезапно остановился. Только теперь его глаза прямо встретились с глазами Петерса и немецкий профессор замер с протянутой за своей луковицей рукой. Невыразительное, бледное лицо коменданта было бы незаметным, если бы на нем не сверкали каким-то мертвым, мрачным светом два бесцветных жестоких глаза под белесоватыми бровями. Эти два каких-то пустых глаза сразу приковали профессора и необъяснимая дрожь пробежала по его телу. Ему показалось, что из этих темных впадин к нему поползла какая-то темная, мрачная жуть, какая-то холодная слизь…
Профессор не знал, что до его приезда Сталин категорически запретил Петерсу, коменданту Кремля, смотреть на знатного гостя:
— Ведь ты его до смерти перепугаешь, — смеялся он. Но после осмотра Петерс все же доставил себе удовольствие встретить взгляд немца и испытать силу своих страшных глаз…
Только через несколько секунд Аппингер с трудом оторвал свой взор от немигающих глаз Петерса, опустил в карман часы, несколько растерянно попрощался с Плетневым, молча сел в приготовленную машину и отправился на аэродром.
Уже много недель после, в кругу близких друзей в Вене, рассказывая некоторые подробности своей поездки в Москву, знаменитый профессор, понизив голос, закончил:
— Советской жизни мне не показали, но все, что о ней можно было себе представить, я прекрасно почувствовал, взглянув в глаза того чекиста в Кремле… Вы все. знаете — я старый врач и, как врач, много страшного видал на своем веку. Нервы уже притупились. Но если теперь я ночью, внезапно вздрогнув, просыпаюсь в поту, — это значит, что передо мной опять мелькнули ТЕ страшные глаза…