— Как мы должны найти этих союзников, кем бы они ни были? — спросил
Нипс. — И, если уж на то пошло, как мы узнаем, что нашли их всех? Мы не знаем, о скольких людях идет речь.
Они посмотрели друг на друга, и никто не сказал ни слова. Затем Таша
повернулась и пошла к своей книге.
— Народ Эритусмы... они были мзитрини, верно? — спросила она.
— Во всем, кроме названия, — сказал Герцил. — Их называли нохирини, по
имени высокогорной местности к западу от Йомма.
— Тогда послушайте, что говорит мой Полилекс в разделе «Короли Мзитрина: Суеверия». — Таша перелистывала от закладки к закладке, просматривая
прозрачную бумагу. Наконец, найдя нужное место, она прочитала вслух: — Добрые
предзнаменования значат для мужчины мзитрини все. У него есть десятки
священных дней, множество талисманов и символов на удачу. Но в его убеждениях
есть место для одного и только одного счастливого числа: семь. В традиционных
домах семь окон, семь ламп, зажигаемых с наступлением темноты, семь кошек.
Ничто важное не начинается иначе, как в седьмой день месяца. Эта вера так же
стара, как холмы, или даже старше.
— Книга совершенно точна, — сказал Исик. — Мзитрини были непреклонны в
том, что свадьба — и Великий Мир — пройдут в теале: в седьмой день седьмого
месяца.
— Вот видите? — сказала Таша. — Я бы поспорила на что угодно, что на
борту семь человек с волчьими шрамами.
— А нас всего четверо, — сказал Герцил.
— Пятеро.
Все подскочили. Эберзам Исик громко ахнул. На ковре из медвежьей шкуры
открыто стояла женщина-икшель.
— У меня шрам на груди, — сказала она. — Я покажу его леди Таше, если
хотите.
Двое взрослых потеряли дар речи. Глаза Герцила остановились на фигуре, и он
скорчился в позе ледяной неподвижности, из которой мог выпрыгнуть, как кошка.
Исик огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы бросить. Но Таша и
370
-
371-
мальчики в восторге бросились к женщине, и Рамачни последовал за ними.
— Диадрелу Таммарикен, — сказал маг. — Какая честь наконец-то
встретиться с вами.
Даже после этого мужчинам потребовалось некоторое время, чтобы смириться
с мыслью, что они находятся на борту — находились на борту в течение
нескольких месяцев — корабля, полного «ползунов». И все же в конце концов они
оказались все вместе, сидя и потягивая чай из самовара. Дри сидела, скрестив ноги, в корзинке Фелтрупа и гладила его мех.
— На самом деле она тебя спасла, — сказал Пазел Герцилу. — Она выстрелила
Зирфету в лодыжку. В противном случае ты бы перешел грань, нравилось это
Арунису или нет.
— В глубине души я это подозревал, — сказал Герцил, чьи глаза не
отрывались от Диадрелу. — Кто еще, кроме икшель, атакует так бесшумно? Но я
никогда не слышал, чтобы ваш народ оказывал милость нашему.
— Тогда ты слышал недостаточно, — сказала Дри.
— А кто оказывает? — спросил Рамачни. — Такой странный мир, Алифрос.
Почему добрые дела забываются, а огонь мести разжигается год за годом?
— Никто никогда не забывает ожог, — сказал Герцил.
— Увы, никто, — сказал Рамачни. — Но ты достаточно мудр, чтобы не жить
ради его памяти.
— Вы поднялись на борт « Чатранда» не для того, чтобы бороться с заговором
Шаггата, — сказал Герцил. — Почему вы здесь?
— Об этом мне не позволено говорить, — сказала Диадрелу.
— И мы должны просто вам доверять?
— Остынь, Герцил! — сказал Рамачни. — Ты обращаешься к леди Диадрелу.
Она не обманщица, а королева благородного народа.
— На самом деле, уже нет, — тяжело сказала Диадрелу.
Пазел снова подпрыгнул:
— Что ты имеешь в виду, Дри?
Глаза Диадрелу были опущены:
— Клан проголосовал за аннулирование моего титула и изгнание меня из всех
дискуссий, если я открою наше присутствие еще одному человеку. Что ж, я сделала
это сегодня, потому что я, как и вы, верю, что зло должно быть остановлено.
Возможно, они не убьют меня, но и не последуют за мной. Пусть их ведет
Таликтрум, если сможет.
Ее взгляд был очень мрачным. Затем внезапно она подняла голову и
рассмеялась — прекрасный, музыкальный смех женщины, так часто обремененной
ответственностью.
— Я умоляла их называть меня Дри, — сказала она. — Просто Дри, как это
делал мой брат. Может быть, теперь они меня послушают!
Рамачни вздохнул:
— По крайней мере, я надеюсь, что меня послушаешь ты, Герцил. Ты и