— Потолковала я, Горюшка, об огне твоем, — сказала Всемила. — Все так, как я и говорила, ничего нового мне не посоветовали: тренироваться тебе надо, чтобы управлять огнем, поскольку он часть тебя.
Учиться владеть стихией, тогда и дар твой будет тебе легче и легче даваться. Но сейчас это не самая главная проблема, что решить надо. Опаснее становится нам тут, девочки, все страшнее и страшнее. И простым людям жизни нет, что уж говорить про тех, кто чародейский дар в себе хранит. Одно неосторожное слово — и налетят подлые православные священники. И уж разбираться они точно не будут, кто прав, кто виноват. Признания вырывают под пытками, а потом — или на костер, или камнями… — она вздохнула.
Яролика вздрогнула.
— Бабушка, зачем ты это говоришь? — робко спросила она. — Мы же не показываем дар, прячем, как ты говоришь.
— Это не поможет, Яруша, — покачала головой Всемила. — Сейчас на чародеев охота ведется, а хоть и доверяю я соседям, но вдруг кто где о чем обмолвится.
Горислава нетерпеливо вздохнула и нахмурилась. Какой смысл сейчас говорить о том, что всем известно? Лишь безмерное уважение к травнице удерживало ее от дальнейших расспросов о кузнеце.
— Спасибо, бабушка, что потолковали в городе обо мне, — проговорила она, пряча глаза, — я все сделаю, как вы велите. Дай Мокошь, совладаю с даром — никто и не узнает.
— Это не спасение, Горя, — чуть нахмурилась Всемила. — Надеяться на авось нельзя, а потому… — она вздохнула. — Вот к чему я веду, внученьки. Нам с вами, как и другим чародеям, в Остроге оставаться нельзя. Опасно это, а потому уходить надо. Сегодня же, сейчас.
— Что?! — едва не задохнулась от изумления Яролика. — Но… папа… мама… и Златко!
— Отцы ваши согласились, что вам уходить надо. Живко вчера в лес прошелся, на границе стену строят, скоро нас заключат в тюрьму, откуда ни входа не будет, ни выхода. Отец твой, Яролика, нам поможет мимо дозоров пройти, — непреклонно сказала Всемила. — Я его попросила в скором времени подойти сюда с кое-какими вашими вещами, чтобы вам не возвращаться в деревню. А оставаться здесь нельзя, сгинете.
Сердце Гориславы ухнуло куда-то вниз. Она поняла, на что ее благословил отец. Расширившимися от ужаса глазами она смотрела на Всемилу, на подругу и понимала едва ли половину из того, что они говорили.
— Уйти? — пролепетала она. — Но куда?
— Подальше отсюда, — сказала травница. — Сперва в Лигию, потом до галлов доберемся, а там посмотрим, где лучше устроиться. Я всегда больше Сольгард любила, да и друзья у меня там были. Но если понравится вам на юге, можно и на юге обустроиться. А уходить надо, — добавила она. — Казни уже до нас добрались, сегодня в городе девушку забросали камнями за то, что за викинга замуж вышла. Не сегодня завтра достроят стену, и придут сюда священники уже по наши души.
Яролика молчала, в глазах ее плескался ужас. Ей было очень страшно: страшно оставаться, потому что многие знали про ее бабушку, да и про нее догадывались. Но и уходить вот так, резко срываться с места тоже было страшно. А как же родители, маленький Златко? Их небольшой уютный дом?
Горислава поняла, что не может усидеть на месте, она встала, прошлась по комнате и подняла глаза на травницу:
— Но вы поговорили с Остромиром? — спросила она твердо, не так нетерпеливо и восторженно, как раньше.
Всемила покрутила головой, словно не желая говорить, однако, посмотрев на девушку, все же ответила.
— Поговорила, — сказала она. — Он… не испугался твоего дара.
Горислава сделала шаг к ней:
— Что он сказал? — тихо спросила она.
— Что любит тебя, кем бы ты ни была, — ответила Всемила. — Но Горислава, если ты любишь его, ты согласишься с тем, что вам надо уходить. Прознают про вас — схватят всех ваших близких и родных. И заставят либо отречься и оговорить вас, либо — что еще хуже — на помост потащат.
— Тогда я отрекусь, — сказала Горислава. — Сейчас отрекусь, не дожидаясь, пока придут. Мне не нужен дар, если рядом не будет родных. Мама и папа, братья и… Остромир. Они мне дороже.
— От чего ты отречешься, глупышка? Дар — часть тебя. Руку или ногу отрезать хочешь? Да и не нужно им твое отречение, — возразила Всемила. — Им смерть твоя нужна или служба, если продаться захочешь. А вот тебе разве это нужно, девочка? Сгинешь ведь сама, Горюшка! А семье твоей придется смотреть, как ты погибаешь!