Лицо бандита было совершенно неузнаваемым. Зубы оскалены, изо рта пена, глаза бегали. Он метался около машины, испуская сквозь стиснутые зубы нечленораздельные звуки.
Поднял машину на подставку, раскрыл, вертелся волчком. Это была сумасшедшая починка. Инструменты из ящика, со звоном, дождем бухнули на снег, летали из одной руки в другую. Он жонглировал инструментами; кидался на машину, под машину, в машину. Хватал части пальцами, ногтями, зубами. Части и инструменты иногда взлетали в воздух над его головой.
Огрызаясь, выбегал на соседний пригорок (машина стояла в ложбине под сводами елей), вглядывался в даль и опять с воплем несся обратно. Комсомольцы не могли оторваться, как зачарованные, от этой починки.
Постепенно гонка сменялась упорным напряженным вниманием. Жилы на лбу бандита вздулись. Он стоял на коленях возле машины, внимательно и напряженно слушая. Раздался треск, сперва слабый, потом уверенный. Бандит еще раз завел. Машина загрохотала с обычной силой. Мотор работал четко, без перебоев. Лицо бандита совершенно переменилось. Полудетская, полусумасшедшая радость заплясала на этом лице.
Высоко подпрыгнул, подбросил в воздух инструменты, закружился вокруг машины в бешеном танце. Больше он уже ничего не боялся и не выбегал на пригорок: его машина была в порядке.
Его машина была кареткой, но комсомольцы разглядели, что это была та же машина, что и прежде. Каретка была фальшивая, приставная. Бандит продолжал находиться в том же диком порыве, даже смеялся и пел.
– Ныряй, лягаши моченые, – крикнул он, втаскивая комсомольцев в их же Форд. Нырять пришлось в полном смысле, потому что в Форде плескалась вода.
Минуту бандит над ними подумал, потом зацепил Форд на буксир, влез в свою машину и помчался. Неслись какими-то проселками, деревнями. Кружным путем, где-то около Рогожской, вошли в Москву.
На улицах уже попадался народ. Странная поездка вызывала внимание. Бандит ни с чем не считался, надеясь на скорость хода. Оборачивался в сторону пленников, строил рожи, отпускал ругательства.
Вдруг бросил руль, одним прыжком очутился на крыше каретки. Машина бежала сама. Бандит лихо выплясывал чечотку.
– Так, так, д-рас-так-так-так, так. Эхх, лихо! По-нашенски, да не по-вашенски! Кобели маринованные, вам с книжками в сортирах сидеть, головы газетной бумагой набивать, а не машину водить! Так, так.
Вдруг падал назад, свешивался с каретки вниз головой, чуть заметным ударом ладони передвигал руль, выправлял ход машины.
Плясал все время задом к направлению машины. Когда надо был перевести руль, чувствовал, не оглядываясь, и переводил всегда вовремя.
Милицейский, в недоразуменьи, поднес было свисток ко рту, но машины пронеслись, как вихрь.
Взлетели по крутому Китайскому проезду.
– Ну, собачня паршивая, попомните Левкнну работу, купайтесь, гады!
И перерезал веревку, на которой держался Форд.
Левкина машина пропала наверху. Машина комсомольцев, все усиливая ход, понеслась вниз, должна была неминуемо расшибить ветхие перила набережной и очутиться в Москве-реке. Отпущена была в такой момент, что летела без риска зацепиться за что-нибудь по дороге.
Мартьяныч скинул подрезанные ремни и стал мучительно вырываться из остальных. Машина неслась. В тот момент, когда до перил оставалось уже несколько саженей, Мартьянычу удалось поймать руль и круто повернуть машину. Она завертелась волчком, бахнула в решетку одним боком и застряла, повиснув в воздухе колесом. Ремни Точного были одним моментом разрезаны. Машина выставлена на мостовую.
Подбегал милицейский.
– Хулиганье, что делаете, откуда машина?
– Делаем то, что нам надо, – хмуро ответил Мартьяныч.
– А ты тут не причем!
– Откуда, спрашиваю, машина?
Показали удостоверение. Милицейскому пришлось стушеваться, хотя вид у ребят был действительно подозрительный: вымокшие и помятые.
Тихонько катили по направлению к Лубянке. Не могли прийти в себя от событий прошедшей ночи.
Вдруг Точный спохватился.
– Который час?
Часы на бульваре показывали пять минут одиннадцатого.
– Ведь мне же в 10 час. к Сухаревой. В Мурман-Памир идти! Гони скорее!
Мартьяныч помолчал.
– Слушай, Коля, я во всяком случае не пойду. Я совершенно избит и устал. К тому же надо отвозить машину.
– Я пойду один, – сказал Точный.
– Я и тебе, Коля, не советую.
С этой минуты стена легла между двумя друзьями. Судьба их отныне разделилась. Мартьяныч вернулся к своим книгам, Точный пошел навстречу смертельно опасным приключениям. Мартьяныч еще пробовал его отговаривать.
– Не отдохнув, после такой-то ночи?
Точный только пожал плечами. Не доезжая Сухаревки, машина остановилась. Мартьяныч крепко жал руку товарища. Долго, не отрываясь, смотрел вслед фигурке Точного, решительно зашагавшей по Сретенке.
Точнее точного
Когда Точный подошел к Сухаревой башне, главлиповец уже стоял, опустив голову, засунув руки в карманы. Огромные уши того же клетчатого платка выделялись издалека на фоне башни, словно крылья ветряной мельницы. При виде Точного он вытащил из кармана плоские серебряные часы и обиженно протянул их.
– Десять минут одиннадцатого!
Точный разводил руками.
– Простите, товарищ, не мог никак! Очень был занят! А вы-то давно меня ждете?
– Мы-то, как условлено, без ошибочки, в десять часов! Точнее точного!
Точный рассмеялся.
– Да, да! Вы совершенно правы! Вы действительно оказались точнее Точного.
Этот случай привел его на минуту в хорошее расположение духа. Парень вглядывался в Точного.
– Да, чтой-то с вами неподобное, ровно вас купали, или что? Бледные какие. Откуда это вы?
– Это ничего, совершенно ничего! Я, знаете, не спал ночь!
– Так вы бы пошли соснуть!.. Что за напасть к ним иттить! Можно бы завтра!
– Нет, нет, уже давайте сейчас! Да это ведь и недалеко!
– Недалеко-то недалеко. Возле Трубы. В самом, конечно, центре города устроились. А то подождем до завтра?
– Нет, пойдем!
Пошли.
Наконец, главлиповец отчетливо произнес:
– Здесь!
На одной стороне узенького переулка торчала вывеска:
«Продажа ненормированных продуктов. С разрешения властей. П. Л. Мурман».
На другой – вросшая в землю дверка с корявой надписью:
«Памир».
– Что за чертовщина?
Точный в горестном недоумении переводил глаза с одной вывески на другую. Разом ясно представилось: угол Арбата, последняя в этом году мятель, две фигуры и:
– Я у Мурмана!
– А я в Памире!
И тогда же он себе сказал: значит, Мурман-то Памир существует. И вот. Как все просто!
Взялся за ручку двери в лавку Мурмана.
Дверь открылась и пропустила вошедших. Дверь за вошедшими закрылась. Но не открылась уже после этого целый день. Товарищ Точный через эту дверь обратно не вышел. Ни в этот день, ни в следующий. На третий день встревоженный Мартьяныч прибежал в Чрезвычайную. – Где же Точный? – Нет Точного! – Да куда же он делся?
– Пошел разыскивать Мурман-Памир.
– Что за ерунда. Вернется!
Но дни проходили. Точный не возвращался.
Через несколько дней товарищ Т. говорил:
– Да где же Точный? Почему он не приходит?
Собеседник его ответил:
– Не вернулся! Провалился в своем Мурман-Памире!
Сказал и вдруг посмотрел в глаза товарищу Т. и прочел в них ту же мысль, что мелькнула у него.
Именно:
– Ведь, пожалуй, Мурман-то Памир и существует!
Но в этот раз эти слова не были произнесены в Чрезвычайной.