Разложить собравшееся ополчение и может быть ликвидировать русских белогвардейцев, вот это пойдет! В два счета! Ведь вся тайна молниеносного успеха Бурундука заключалась в нелепости попытки ханымцев и белогвардейцев поднять мирный край на борьбу с противником, ему не угрожающим и неизвестным.
Через день Бурундук собрал вокруг себя уже значительную часть лагеря, созвав их на совет, куда был воспрещен вход зажиточным киргизам.
Через два дня уже сорганизовал отряд и издал приказ на трех языках за подписью Насрдына-командира и самого себя – в роли военкома.
На третий потребовал от оставшейся части лагеря подчинения. Тогда пролилась первая кровь. Головы воинственных беков появились на пиках, украшенных красными лентами.
Потом расшитые седла посыпались врассыпную от лагеря. Многие бежали в русский отряд. Его пресветлость тоже. Бурундук двинулся на белогвардейцев. В помощь Бурундуку вышли баранчуки из гор и несметное количество пастухов. Белогвардейцы, охваченные в кольцо, частью положили оружие, частью просочились отдельными единицами в сторону горной Бухары.
Бурундук подготовлял почву для отъезда.
Ополчение его быстро таяло. Передел стад шел слабо, затихая на больших расстояниях. Но вчерашние ученики Бурундука, по-своему схватив суть степной революции, начали проводить ее в жизнь и закреплять деловито и постепенно. Волны улеглись, но семя было брошено.
Бурундук во главе отряда человек в сорок, подготовив остатки ополчения к своему отъезду, ссылаясь на необходимость установления связи и поддержки Памира техническими и материальными средствами, вышел на концевой участок «пути страданий».
Здесь он часто проходил мимо надписей Худеяра. Они были перечеркнуты красной краской, на них красовалось – Яша советляр.
Но и последние люди, окружающие, разбредались. Начинали тревожить баранчуки. «Путь страданий» опять становился для него таковым.
Скоро не без основания назвал он себя: боевиком несуществующего отряда.
Ледяная пробка
Файн открыл глаза.
Что это? Снежная даль, вставшая стеной, новая лавина, падающая на него. До каких пор?
…Сестра… милосердия?..
Белый платок, наклонившийся к нему, удаляется. Английское слово! В английском госпитале? Хуже…
Мысли опять спутались.
Но к вечеру сплошной белый ком, три дня стоявший кругом Файна, распался и выступила низенькая, довольно грязная, комната.
У двери, без страха чадя трубкой, сидел квадратный санитар. На попытки Файна спросить, где он, санитар сделал знак молчать, и сам упорно молчал. Это не было заботой о больном, потому что, когда Файн попробовал повести, несмотря на запрещение, несколько более длительную речь, санитар зажал уши и стал смотреть поверх Файна, как будто того здесь и не было: санитару в других целях строжайше воспрещено было разговаривать с больным и слушать его.
Днем заходили иногда солдаты и сестра, но никто не проронил ни звука. Лица всех оставались каменными и невозмутимыми, что бы ни кричал им Файн.
– Народ – тюремщики, – в злобе думал Файн. Народ, приставленный к угнетенным земного шара, разлегшийся у дверей океанов для несения полицейской службы. Ведь склад ума, характер народа-полисмена приспособлен для этой роли.
Да, молчать и не слушать, это они, оказывается, могли и могли блестяще. Скоро Файн уже подходил к окошку. Солдаты, собаки, лопарь. Поодаль часовой. Грязные дыры из-под снега, жилые помещения, сараи. Глыбы льда. Снежная даль. Ничего не понимал… Наконец, понял.
Крошечный английский отряд занимал рыбачье становище, пустующее в течение зимы. Связь с Мурманском поддерживалась на собаках не больше раза в неделю. Сюда-то и привезли Файна.
Дни становились все длиннее и длиннее. Снега за окном взбухли. Птичий крик стоял над становищем, как трескотня пулемета, черные точки и запятые вздымались со скал сплошными колоннами, уходящими в черное от тех же точек и запятых небо.
Файна вызвали на допрос. На самый глупый допрос в мире. Таково было мнение Файна, знакомого со следовательской работой.
– Стремились ли вы вред причинить британской армии?
– Кто вас командировал в Мурманск?
Не получив никаких определенных ответов, взбухший от рома и спертого воздуха лейтенант заключил:
– Так как вы теперь здоровы, то будете сидеть в подвале.
Файн рассмеялся.
– Вы тоже здоровы, однако позволяете себе сидеть в комнате. Объясните, какая разница? В чем, наконец, моя вина, и где вы меня подобрали?
– Это вас не касается!
– Но кого же это касается?
– Уведите заключенного!
Файна посадили в подвал, вернее в подполье. Бревенчатый сруб в земле зарос сыростью. Мерзлые лужи воды. Слабые струйки света. Наверху топали тяжелые солдатские ботинки, и тогда из щелей сыпалась грязь. Зато в щели же многое можно было слышать, и это развлекало Файна. Кое-что, но очень мало, удалось ему выяснить таким образом и о собственном положении.
Настоящая весна в этих краях в мае месяце. Май приближался.
Однажды, перед вечером, когда Файн только что окончил свою дневную порцию сухарей и консервов, в комнату над его головой ввалился гость, ранее там не бывавший. Двигался грузно, говорил по-русски с поморским выговором. Был же он владельцем промысла, на котором расположился отряд. Он говорил:
– Уж явите божецкую милость, господа англичане, не дайте погибнуть, вы для нас заступники всякого порядка. Взбрело моим ребятам, артели, то есть, работать, значит, как всегда летом, только без меня. Вот сюда и прут, сучьи дети… Через неделю должно припрутся!
– Так они большевики, значит? – в негодовании спросил лейтенант.
– Вот, вот, именно, самые большевитские лозунхи у них!
– А немецкие шпионы среди них, конечно, есть? – деловито осведомился англичанин.
– Как на подбор! Все до одного в немецкую сторону глядят, которые с фронта убегли, которые так просто за другими!
– Ну так мы вам окажем поддержку до дня нашего отъезда! Пока мы здесь, с вами ничего не случится.
Пока?
Но голос владельца промысла опять упал, когда ему сказали, что англичане уезжают морем, только лишь откроется выход из залива, следовательно, очень скоро.
Через день или два явилось еще двое парней. На этот раз представители артели.
Лейтенант натопал на них ногами. Проходя по двору, парни строго-настрого наказывали английским солдатам:
– Смотри, сети, да снасти, да крючки блюди как зеницу ока. А то придем, тебя по головке не погладим.
Уходя же, парни совершенно неожиданно свалили англичанина-часового выстрелом из револьвера и, захватив с собой винтовку, стремительно удрали на собаках.
Из дальнейших разговоров наверху понял Файн, что где-то в окрестностях становища схоронилось шесть человек из артели, прибывших первыми в виде разведки. Главные силы артели приближаются и, безусловно, постараются отобрать становище силой, не ожидая отъезда англичан.
Теперь снега и льды большую часть суток горели нестерпимым сиянием. В становище приходилось жить с вечно зажмуренными глазами. Мир казался сплошным непроходимым зеркалом. И вот из этого солнечного водоворота глыб и далей время от времени вырывалась фигурка на лыжах, чтобы выстрелить в часового, в окно, или просто кинуть веселую, подкрепленную матом, угрозу.
Да, англичане нервничали! С одной стороны, залив не открывался, уехать на паровых катерах нельзя было. С другой стороны, как понял Файн, суша тоже была закрыта давно уже в разных местах повстанцами, связь с Мурманском была перервана. Зимой Мурман безлюден и пуст. Весной же огромное количество рабочих идет с Поморья на летние промыслы, и этого заброшенный английский отрядик не учел.
Подойдут главные силы артели, бой с англичанами будет!
Но подрядчик успокаивал: – Артели-то пять дней иттить, а залив гляди, пра-слово, через три дня свободен будет, эх, уеду я с вами за море, пропадай мои снасти. Выпьем!
И наливались ромом как никогда.