Ночью поезд бежал к Муходжарам. Здесь китаец стал на каждом разъезде выходить на площадку и стоял, посвистывая, а потом уходил, лицо подергивалось злой гримасой.
Но на одном из разъездов (было уже близко к рассвету) какой-то киргиз соскочил с лошади и стал с китайцем шептаться. Садык давно уже не спускал глаз с китайца. Теперь ему удалось расслышать только одно непонятное слово: «Бер-Гогур».
Садык разбудил Бурундука. Бурундук задумался:
– Бер-Гогур, говоришь? Стой-ка!
Бурундук смотрел в путеводитель.
– Станция через несколько пролетов на Муходжарском перевале, в пустынной местности.
Заглянули в купэ китайца. Оно было заперто изнутри, но пусто. Окно открыто. Неужели он удрал в окно? Что-то подозрительно и отдаленно кого-то напоминающее было в этом китайце.
Бер-Гогур.
Комендант поезда нашел разгадку.
– Я почти убежден, что готовится нападение на поезд. Здесь бродят банды. Вызовем броневик и проедем в полном порядочке.
Броневик пустили в нескольких верстах за поездом. В багажном вагоне поставили пулеметы.
Въехали в Муходжары. С громом катились каменные круглые горушки во все стороны. Поезд извивался гремучей змеей. Солнце только что взошло. Но в редком струящемся воздухе высот и просторов все было резко и вместе спутано. Свет на восходе бил фонтаном, солнца было много, красное, черное, зеленое, здесь, тут, там. Все расплывалось.
У Бер-Гогура раздались тревожные свистки. Рельсы были разобраны. Поезд стал. Между скалами скакало несколько десятков человек. Их встретили пулеметом. Подскочивший броневик встал на закруглении и взял нападавших под продольный огонь. В степь и на склоны полетело несколько легких снарядов. Стекла дребезжали. Бурундук смотрел в полевой бинокль. Банда рассыпалась. Но китайца среди бандитов не было видно.
– Чувствую, что подлец в поезде, – подумал Бурундук.
И действительно – «подлец» был в поезде.
Достаточно было Бурундуку закрыть на секунду глаза, как сейчас же начиналось.
Кто-то ходил по служебному вагону, кого-то разыскивая, что, собственно, совершенно не полагалось.
Впирали какие-то корзины.
На завороте, когда солнце светило на поезд сбоку, на тени вагона, бежавшей по степи, ясно вырисовалась фигура человека на крыше как раз над окном Бурундука.
– Откуда они? И кто они? Ханымцы не могли пронюхать о моем отъезде. Ведь не могли же они доехать быстрее аэроплана?
Однако, надо эти шуточки прекратить.
Купэ наглухо закрыли, у дверей поставили красноармейца, вагон очистили, посадили по углам вагона еще двух красноармейцев, тоже на площадках. Стало спокойнее.
Зато слухи приходили все более беспокойные. Восстание казаков, движение чехов. Это было посерьезнее, может быть, и самого Мурман-Памира.
До Оренбурга поезд не доехал. Бурундук и Садык верхом поскакали через степь. Преследования не было. Стремительность и полная неожиданность их отъезда, по-видимому, спасла их. За Оренбургом опять сидели в поезде, теперь уже в обществе казачьих офицеров. Бурундук пил с ними спирт и ругался. В районе Бузулука проехали около десятка верст в киргизской арбе. Вдруг привязались несколько киргизов с какими-то расспросами. Дело показалось нечисто. Бурундук применил оружие. Завязалась перестрелка. Выручил казачий разъезд, посчитавший киргизов за обыкновенных разбойников.
Опять садились в поезд, сходили с рельс, шли пешком, скакали на лошадях.
Подложные документы помогали. Самара была во власти белых. Красный флаг, поднятый над Комитетом членов учредительного собрания, казался насмешкой. Офицерня издевалась над ним, – требовала его снятия и называла его «большевицким».
Здесь пришлось солидно пройтись пешком.
Под Сызранью сели в лодку. Но в самый момент отъезда крестьянский парень, босой, может быть, бежавший от призыва, попросился в лодку. Его взяли. Он сидел все время, спрятав голову, глядя исподлобья. Но, когда вылезли в Сызрани, вдруг выпрямился, посмотрел в глаза Бурундку, выругался и показал язык. Тут же удрал. Но едва путники повстречались с первым же чешским патрулем, как неизвестно откуда вынырнувший велосипедист, пролетая мимо патруля, сказал несколько слов, указывая в сторону Бурундука, и того тотчас же арестовали.
Пришлось задержаться на полдня. Спасли мастерски сделанные документы. Опять, пользуясь всеми средствами передвижения, летели к Москве. В одной деревушке, в районе Пензы, заночевали, наутро деревушка очутилась в руках красных.
Под Сызранью сели в лодку.
– Ну, теперь прямей дело пойдет, – думал Бурундук, садясь в санитарный поезд, отходивший от фронта.
Однако его и здесь по чьему-то навету арестовали и долго не хотели верить документам. Наконец, поверили и тотчас предоставили отдельный паровоз и служебный вагон. Не останавливаясь на мелких станциях, Бурундук полетел в Москву.
– 5-е июня! А вдруг лаборатория переехала?.. Успеем ли мы нащупать другую? Скорей бы!..
Напряженно думал, но мысли вдруг стали путаться.
Телеграфные столбы за окном в головоломном мельканьи смыкались в сплошной забор, речка вздымалась и падала, чемодан летел вверх тормашками. Внизу болезненно всхлипывал Садык.
– А-а… – сказал Бурундук и со страшной болью поднял голову, словно придавленную тысячами пудов.
Запах хлорофора колом стоял в купэ. Какой-то человек – лицо до ужаса, до нестерпимости знакомое – спрыгнул с полки.
Бурундук, шатаясь, выскочил в коридор, его подхватили. Садыка вытащили без памяти из купэ.
Теперь Бурундук пересел в теплушку. Поставил у дверей часового, другого на тормозе и ехал совершенно спокойно. Один с мальчиком в пустой теплушке. Спал до Москвы.
Выйдя на вокзал, только успел позвонить в Чрезвычайную о высылке автомобиля, как приземистый, широкоплечий человек, с красным лицом, подошел к нему и сказал:
– Здравия желаем, товарищ Бурундук, который час вас стоим дожидаемся по телеграмме вашей из Рязани, пожалте в машину, очень товарищ Р. вас ждут!
– Вот как! Великолепно! – Бурундук сел в прелестную высокую машину с конусообразным задом. Садык поместился напротив. В лицо бил косой, все усиливавшийся дождь.
Машина с места рванула так, что Бурундук и Садык чуть не свалились. Подлетая к Красным Воротам, машина развила такую скорость, что дышать было почти невозможно. Резким зигзагом машина бросилась в сторону Черногрязской-Садовой.
– Зачем он сюда-то поехал? – не успевал недоумевать Бурундук, его странно подбрасывало, он схватывался рукой за один борт, за другой!
Садык сидел в диком испуге.
Хаос невиданных шестиэтажных стен с черными рядами пуговок рушился на него!
– Ата, ата!
Голова и ноги …аты соединились в одно. Сиденье под ним открылось и захлопнулось. Сильная рука схватила Садыка за шиворот и бросила о мостовую.
Бурундука стиснул черный глухой ящик, ящик несся все быстрее, потом совершенно неожиданно остановился. Что-то с силой вытолкнуло Бурундука, он покатился, стукнулся обо что-то. Лежал в полной темноте.
Вдруг кто-то довернул выключатель.
Над Бурундуком стоял низенький, худенький, с чрезвычайно подвижным лицом и рыжей шапкой волос человечек, немного похожий на Бенора.
Человечек сказал:
– Лучше поздно, чем никогда! Разрешите представиться: Ташкент-Перовск на аэроплане, товарищ Бенор, агент Всероссийской Чрезвычайной.
(Человечек сделал лицо до иллюзии похожим на Бенора).
– Перовск-Бер-Гогур – уполномоченный по формированию китайских отрядов, красной армии генштаба Сюпань (новая физиономия).
– Старший кондуктор бригады скорого поезда № 4 на участке Актюбинск-Оренбург.
– Киргиз, владелец арбы, близ Бузулука.
– Босой парень в лодке под Сызранью.
– Велосипедист.
– Раненый в санпоезде.
– И проводник служебного вагона от Рузаевки.
– В сущности же основная кличка – Мирес. Полноправный член Мурман-Памира. Завтра утром вас застрелю. Лучше поздно, чем никогда. Покойной ночи!