Для писателей в стиле сверхъестественного ужаса преимущество подобного тупика заключается в том, что большая часть человечества остается неспособной доказать свой собственный онтологический статус, или же опровергнуть статус богов, демонов, инопланетных пришельцев, и прочих гоблинов, и потому пребывает в вечном состоянии страха. Буддисты советуют нам не думать о том, являются ли гоблины, которых мы то ли выдумали, то ли материализовали, вымыслом или реальностью.
Большой вопрос: Реальны ли мы сами?
Несмотря на то, что теория Цапффе очевидна непосредственно из жизни, ни у кого из нас, по крайней мере, пока, нет уверенного ощущения в том, что человеческие бытия являются ложными и парадоксальными существами. Но даже если такое ощущение вдруг появится, то будет ли это означать, что мы немедленно начнем свое уничтожение, а не продолжим жить так, как жили все эти годы? Возможно предположить, что у нейрофизиологов и генетиков уже существует достаточно причин для того, чтобы броситься головой с утеса, ведь они медленно, но верно убеждаются в том, что большая часть наших мыслительных процессов связана с нейронными структурами и наследственностью, а не личностным контролем над индивидуальностями, которыми мы, как нам кажется, являемся. Тем не менее, эти ученые не считают немедленное самоубийство необходимым просто потому, что их лабораторные опыты продемонстрировали им, что человеческая сущность есть ничто иное, чем сущность марионетки. Мурашки и холодный пот сверхъестественного ужаса не стекает по их позвоночнику, а лишь восторг открытия. Большая их часть успешно репродуцировала, не видя в этом ничего сомнительного. Представляется, что если труп на их операционном столе внезапно поднимется и сядет, они лишь радостно воскликнут: «Он жив!» И все мы такие. Кому есть дело до того, что человеческие существа развились из слизистой грязи? Мы легко можем это пережить, по крайне мере большинство из нас. По сути дела, мы способны уживаться с любой концепцией о самих себе в течении неопределенного времени. И хотя у нас есть периоды, в течении которых в нас ослабевает сила позитивного мышления, никакие научные открытия или нечто подобное не могут завладеть нами надолго, по крайне мере, насколько мы способны смотреть в будущее. Как у вида, обладающего сознанием, у нас есть свои неудобства. Тем не менее эти неудобства ничто по сравнению с тем, что внутри своего бытия мы ощущаем себя не более чем человеческими марионетками — сознаниями с ошибочной идентичностью, вынужденными жить с ужасным осознанием того, что мы ни шагу не можем ступить по собственной воле, и являемся вовсе не то, чем себя когда-то считали. Сегодня едва ли кто может представить, что подобное случится — что мы достигнем дна и в отчаянии поймем, что более никогда уже не сможем говорить о своих былых подавлениях и отрицаниях. Мы не сможем осознать эту идею до тех пор, пока не решимся расстаться с иллюзиями, если решимся на это вообще. Немало поколений уйдут из жизни до этого дня, если он наступит вообще.
КТО ИДЕТ?
До сих пор мы не знаем философов, способных дать удовлетворительный ответ на вопрос: «Почему должно существовать нечто вместо ничто?» При том, что подобный вопрос представляется абсолютно актуальным. Уже сама способность задать такой вопрос, может показаться кому-то из нас необъяснимой, даже нелепой. Однако подобный вопрос свидетельствует о том, что мы испытываем тревогу по поводу Нечто. В противоположность этому, никто из нас не встревожен по поводу Ничто, поскольку Ничто невозможно проанализировать. Нечто дает нам возможность пережить опыт ужасного. Говорим ли мы о том, что развилось естественным путем, или было создано при помощи цифр или благодаря противостоящему у людей большому пальцу, является ли это живым или неживым, все это способно вселить в нас ужас, являя противоречие того, что по-нашему мнению, способно или неспособно существовать.
Подобно тому, как большинство из нас разделяет мнение по поводу добра и зла в области морали, точно так же мы имеем общую структуру чувств в отношении общей картины мира и нас самих — внутреннюю легитимацию, оценивающую объекты и события, относя их к внутренней или внешней стороне обычаев допустимой реальности. Опыту сверхъестественного ужаса присуще ощущение неправильности. Нарушение нашего чувства легитимности нечто происходящего, существующего, или ведущего себя, приводит в действие внутренний сигнал тревоги.
Мы воспринимаем нарушение нашей концепции мира или концепции себя как оскорбление. Конечно, наша внутренняя легитимность так же может быть неверна, например, потому что была сфабрикована на основе сознания, основанного на своде законов, записанных в нас и только в нас, и не являющихся детектором правильного или неправильного в действительном смысле, потому что в смысле действительном ни правильного, ни неправильного не существует. То, что мы можем быть неправы по поводу неправильности чего-то, уже само по себе отмечается как неправильность в соответствии с внутренним чувством легитимного, которое в свою очередь посылает нам сигнал о сверхъестественном ужасе, касающемся неправильности самого чувства легитимности, возвращающегося назад к чувству легитимности для нового сигнального круга, оповещающего, что неправильно уже в принципе все известное нам окружающее, резюмируя, что Нечто неверно всегда. Однако для сохранения благополучия нашего существования мы оснащены предохранителем от пагубного эффекта рекурсивного циклического сигнала вечной и всеобщей сверхъестественной ошибочности, основанным на нашей неспособности распознать сигнал, несмотря на то, что такой сигнал, возможно, поступает в нас все время, что подтверждается нашей тревогой в отношении Нечто. Тем не менее мы способны воспринимать явления на неправильной стороне правильного и неправильного, вещей, которые не должны происходить, или существовать, или вести себя так, как мы считаем.
Таким образом нами могут восприниматься самые своеобычные вещи. Почти мгновенно эти вещи перестают быть видимыми так, как мы обычно их видим, и начинают видеться как нечто иное, как нечто чему мы не в состоянии дать название. Эта нестабильность качества и значения нечто — например, марионетки — отвращает нас от долгого ее рассматривания, поскольку чем дольше мы на нее смотрим, тем больше мы теряемся в парадоксальном состоянии узнавания и не узнавания того, что раньше было известно и знакомо. И тогда вопрос: «Почему должно существовать нечто вместо ничто?» может затеряться в необъяснимых, даже нелепых, попытках разрешить его, и не потерять рассудок в сверхъестественном ужасе.
Чаще всего способностью вызывать сверхъестественный ужас обладают повседневные объекты, те, которые мы видим каждый день, и о которых знаем, какими они должны или не должны быть. В один прекрасный день ботинки на полу вашего платьевого шкафа могут привлечь ваше внимание, и представиться так, как никогда не виделись раньше. Каким-то образом эти ботинки сумели удалиться из нашего мира, принять облик, который мы не способны соотнести, сделавшись для вас фрагментами вещества без смысла и качества. Вы растерянно смотрите на ботинки. Что это такое? Для чего они предназначены? Почему должно существовать нечто вместо ничто? Но прежде чем ваше сознание успевает задать новый вопрос, вы отматываете его назад, и ваши ботинки вновь становятся вам знакомы, и перестают вызывать сверхъестественный страх. Вы берете эту пару ботинок, и присаживаетесь, чтобы одеть их и отправиться по обычным делам. И в этот самый миг вы замечаете пару одетых на вас носков, в которых скрыты ваши ноги… соединенные с остальным телом… пребывающим во вселенной, в которой ваше тело странствует наряду с другими вызывающими сверхъестественный ужас формами. «И что теперь?» — вопрошает вас голос с другой стороны бытия. И что теперь, что теперь будет, если вы вдруг взглянете на себя — самый повседневный объект, который только можно представить — и вдруг поймете, что не в состоянии придать смысл и качество тому, что вы видите, и тому, что видит вас. И действительно, что теперь.