Чувство сверхъестественного ужаса может быть индуцировано в обычных смертных различными способами. Одним из принципиальных условий является ощущение того, что мы не те, кем мы полагаем что являемся, что было кратко затронуто в предыдущем разделе. В своем революционном эссе «К психологии сверхъестественного» (1906), немецкий психиатр и психолог Эрнст Енч (Ernst Jentsch) анализирует это чувство и его происхождение. Среди представленных Енчем примеров опыта сверхъестественного, можно отметить те, в которых люди престают быть частью своей идентичности, и начинают выступать в роли машин, вещей, или фрагментов, сделанных так как они сделаны, и представляющих собой скорее часовые механизмы, а вовсе не неизменные во внутренней постоянной сути создания. Енч объясняет:
«Подтверждение того, что обсуждаемая эмоция связана со сверхъестественным, часто соотносится, в частности, с сомнением относительно одушевленной или неодушевленной природы вещей или, точнее, выражением „традиционно понимаемой анимированности человека“, состоящей в типичной реакции общества на серии телесных движений, сопровождающих умственные и нервные расстройства.
Некоторые пациенты, страдающие подобными заболеваниями, производят на большинство людей зловещее и сверхъестественное впечатление.
Из опыта окружающих нас сограждан мы легко можем заключить, что обычная жизнь являет собой относительную физическую гармонию, в которой ментальные функции как правило сохраняются в состоянии неизменного взаимоотношения, при том что умеренные отклонения от подобного равновесия встречаются практически у всех нас: подобное поведение… составляет человеческую индивидуальность, и представляет основание для нашего суждения о ней. Большинство людей не демонстрируют устойчивых физических странностей. В наибольшей степени такие странности становятся заметными в процессе проявления серьезных заболеваний, когда внезапно становится очевидным, что в человеческой психике не все имеет внешнее трансцендентное происхождение, когда элементарные формы сознания все еще присутствуют в нем и доступны для нашего прямого восприятия.
Общепринято, что в наше время здоровое состояние обычно ассоциируется с терминами нормальной психологии.
Однако, когда относительная физическая гармония в зрителе оказывается существенно обеспокоенной, и, если ситуация не кажется знакомой или комической, или не является последствием маловажного происшествия, или чего-то ранее знакомого (например, алкогольной интоксикации), тогда в необразованном наблюдателе темной тучей поднимается мрачное подозрение что в том, что он ранее полагал целостной психикой, теперь наблюдаются механические процессы. Нет ничего странного, что эпилепсия именуется morbus sacer, „священная болезнь“, подразумевая в этом недуг, происходящий не из человеческого мира, а из чужих и загадочных сфер, поскольку спазматический эпилептический припадок вдруг раскрывает наблюдателю истинную сущность человеческого тела — при обычных условиях настолько полноценного, целесообразного и единого, и функционирующего в соответствии с приказами собственного сознания, как чрезвычайно сложный и деликатный механизм. В этом состоит важная причина того, что эпилептические припадки производят на зрителей столь мощное демоническое впечатление».
Замечательность примера Енча состоит в том, что он объясняет сверхъестественное не как объективное качество внешнего мира, но как субъективное качество наблюдателя внешнего мира. Так устроен реальный мир: сверхъестественное есть продукт нашего собственного сознания — и ничто другое. Тем не менее для среднего наблюдателя сверхъестественное происходит из объективных стимулов, из нечто, что словно бы имеет свою собственную власть. В приведенном примере объективным стимулом является одушевленный индивидуум, наблюдаемый в процессе нарушения «традиционно понимаемой анимированности человека», а именно — нарушитель это эпилептик, демонстрирующий в разгар приступа необычные телесные движения. Субъективная реакция на видимый объективный стимул сверхъестественного есть получение «темного знания» о действительном функционировании индивидуумов, в том числе и самих свидетелей эпилептического припадка. Говоря более обще, не только эпилептик воспринимается наблюдателем как сверхъестественный (если только зритель не является врачом, который трактует эпилептический припадок в терминах современной медицины, а не «традиционного понимания»), но наблюдатель и себя воспринимает как нечто сверхъестественное, поскольку осознает механическую природу любых человеческих тел, и, экстраполируя, приходит к выводу о том, что в том «что он ранее полагал целостной психикой, теперь наблюдаются механические процессы». Сегодня нейробиологи уже знакомы с механикой подобных процессов, как это так же отмечает Цапффе в «Последнем Мессии»: «Все вещи связаны причиной и следствием, и все, что он хотел постигнуть, раскрылось перед его испытующей мыслью. Вскоре он увидел механику даже в самом родном и дорогом — улыбке его возлюбленной». Знание о том, что мы не являемся идеализированными существами, которыми представляем себя, едиными и нераздельными, пугает некоторых людей, и в том числе физиологов и нейробиологов. И хотя мы не таковы, какими представляем себя, мы способны продолжать существование привычным нам образом, если заглушим в себе чувство того, что мы являемся зловещими сверхъестественными механизмами в мире созданий, которые могут измениться как угодно в любой момент. Подобное заглушение не является проблемой в так называемом мире повседневной реальности. Но в мире сверхъестественного ужаса эта проблема возникает непременно.
В отличии от примера Енча, описывающего некто охваченного эпилептическим припадком, художественные обращения к ужасу наиболее успешны в случаях, когда описываемые ими феномены касаются сверхъестественного, начинающего угрожать не только снаружи, но и изнутри. Подобные виды ужаса могут быть порождены только в тех случаях, когда сверхъестественное соединяется со зловещим, поскольку даже физиологи и нейробиологи, путем ли современного медицинского, или любого другого просвещения, не способны комфортно преодолевать сверхъестественное. Кровожадные вампиры и голодные зомби — яркие примеры в подобном контексте, поскольку их внутренняя сверхъестественность нежити, представляющая их объективно зловещими существами, провоцирует внутренние сверхъестественные переживания. Вампиры и зомби зловещи в своей сути, поскольку некогда были людьми, но перетерпели ужасное перерождение, превратившись в механизмы с единственной функцией — выживания ради выживания. Подобное неизбежно вызывают субъективное переживании зловещей сверхъественности в тех, кто осознает «темное знание» о том, что человеческие бытия так же являются не более чем машинами, сделанными так как они сделаны, и возможными для переделки, часовыми механизмами, а вовсе не неизменными во внутренней постоянной сути созданиями. Будучи зловещими механизмами, вампиры и зомби исполняют акты воспроизводства механистически и без особых колебаний, или даже без колебаний вовсе — воспроизводство своего вида является эпифеноменом[3] направляющего их ведущего побуждения.
3
Эпифеномен (др. — греч. επι — «при, после, возле» и φαινόμενον — «являющееся») — придаток к феномену, побочное явление, сопутствующее другим явлениям, но не оказывающее на них никакого влияния; термин, применяемый для истолкования сознания как совершенно пассивного, а потому не играющего никакой существенной роли, кроме отражения материального (или идеального) содержания мира. Употребляется эпифеноменалистами — представителями естественнонаучного материализма (Т. Гексли, Ф. Ле-Дантек) и некоторыми философами-идеалистами (Э. Гартман, Ницше, Сантаяна), а также сторонниками бихевиоризма.