Тем не менее Метцингер высмеивает вульгарный материализм, и, похоже, оптимистически верит в то, что в будущем новые технологии сознания придут на место «биологической формы сознания, появившейся в результате эволюции», и, наконец, осчастливят нас. Осчастливят чудесным и прекрасным образом, как это представляет прекрасно образованный, информированный, и чрезвычайно человечный разум Метцингера. И если мы пока что не знаем, что значит быть человеком, то мы определенно знаем, что, по мнению широких масс, значит быть человечным. Обеспокоенность страданиями живых существ у Метцингера вполне совпадает со взглядами пессимистов. Единственное отличие заключается в том, что он считает, что мы можем устранить, или существенно облегчить эти страдания.
В любом случае, Метцингер достаточно смел, чтобы заявить, что «Имеют место некоторые аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому здоровью, и это то, что каждый интуитивно чувствует», при этом сам он определенно чувствует, что не все чувствуют это, и что расчетный баланс рисков и выгод определенно склоняется в нашу сторону. Во что еще может верить нейрофилософ — неужели в то что мы должны сдаться и стереть с лица земли нашу расу?
Определенно Метцингер верит в то, что как только правила игры станут ясны основной части человечества, мы все двинемся дальше и начнем — по правде, а не понарошку — «каждый день и во всех отношениях становиться лучше и лучше». Хотя для этого потребуется время, много времени.
Даже в двадцать первом веке есть люди, которые не могут позволить себе принять теорию Дарвина, не примирив ее с Творцом и Его творением.
Потеря защитных кумиров выбила бы этих людей, как они выражаются, из колеи, и идеалы чести и знакомый мир рассыпались бы в прах в их трясущихся руках. Неготовые предстать перед фактами и доказательствами, они бегут от них, подобно тому, как во сне мы бежим без оглядки от своего кошмара. Им кажется, что как только кошмар настигнет их, и они узрят его облик, они умрут в безумии, познав прикосновение того, чего не может, как им кажется, существовать. Но не стоит сомневаться, что они переживут подобный опыт, как пережили его многие до сих пор. Уже много лет мы живем под пронизывающими ветрами знаний о том, что мы знать не должны, но тем не менее обречены узнать. Но сколько подобного знания сможем мы в себя вместить? Что почувствует раса людей, когда узнает, что мы вовсе не люди — что мы просто никто? Станет ли это концом величайшей из всех истории ужасов? Или это станет возвратом к порядку вещей, каким он был до того, как у нас появились наши собственные жизни? До же тех пор те, что не способен принять теорию Дарвина, если их не держит за ручку Творец, находятся в безопасности. Процитируем Лавкрафта о предмете запретных знаний: «Науки, каждая из которых тянет в своем направлении, до сих пор причиняли нам мало вреда». Однако, возможно, этот день настанет. И тогда настанет пора осуществить план Цапффе по избавлению будущего от проклятия сознания.
Пока, затаив дыхание, мы ждем результатов анализов от нейробиологов, в наши двери продолжают стучаться фигуры, и предлагать трюки, которые помогут нам попасть в рай. Не стоит сомневаться, что эти коммивояжеры священного понятия не имеют о том, как обстоят дела на небесах. И сколько всего этих самых небес? Возможно ли оказаться на небесах, и об этом не знать? Сколько раз мы слышали, что есть некоторые из стоящих здесь, которые «не вкусят смерти», так как вместо того проследуют прямиком в рай, когда настанет нам пора быть вознесенными на небеса? Какое разочарование должно быть постигло их, когда они подходили к своей последней черте. Смерть не так уж плоха, если возможно исчезнуть без болезненной и утомительной предварительной подготовки. Но даже те, кто ожидает вхождения в двери рая, часто не торопятся делать это, не исчерпав прежде все средства в борьбе за данную им Богом жизнь. Для остальных карусель сознания продолжает описывать новые круги, просветляя нас лишь до ужасной вероятности того, что худшее будет отложено на самый конец.
И тогда даже лучшие из нас, кто пожил неплохо, уверенно полагая, что быть живым — это хорошо, доживут до скользкого конца, когда им придется погибнуть в дорожной аварии или на больничной койке, утыканными трубками.
Жизнь подобна рассказу, испорченному неудачным разрешением предшествующих событий. Когда мы станет трупами, это будет не исправить никак. «Все хорошо, что хорошо кончается», хорошо лишь в краткосрочной перспективе. «В долгосрочной же перспективе», как любил говорить английский экономист Джон Мейнард Кейнс, «мы все умрем». Такой финал вряд ли устроит кого-то из нас. Но все изменится, если мы сможем выбирать свой финал, свой, или тех, кто еще не рожден.
В романе, название которого переведено как «Миг свободы», опубликованном норвежским писателем и критиком культуры Енсом Бьёрнебу (Jens Bjørneboe) в 1976 году за десять лет до самоубийства, он отметил, что «тот, кто не переживал в одиночестве затяжной период глубокой депрессии — еще дитя». Бьёрнебу не представил обоснований своему желчному утверждению, которое так же кажется ограниченным переоцененностью его личного типа страдания как единственного обряда перехода к сознательной человеческой зрелости. Тем не менее депрессия — единственная психопатология, которая может быть выбрана для веского утверждения о том, что тот, кто не переживал затяжной период глубокой депрессии, принадлежит пока еще к детскому саду или даже яслям человечества. При этом депрессия вполне референтна, поскольку относится к типу болезненных психологических состояний, которые испытали в той или иной мере большинство человечества.
В соответствии со статистическими данными, наиболее часто встречающейся формой депрессии является так называемая «атипичная депрессия». Менее известной и более опасной является «меланхолическая депрессия». Но независимо от того, к какому семейству относится данный тип депрессии, всем им свойственно одно: отказ и уход в саботаж эмоциональной системы, предающей смысл вам и вашему миру каким-то значимым образом. Под воздействием депрессии вы обнаруживаете, что ваше «прежнее Я» и остальная ваша «прежняя реальность» не такие уж и неприкосновенные вещи. То и другое столь же хрупки и тленны как и ваше тело, и могут быть повреждены с такой же легкостью, подвергнув дефляции все, что виделось вам столь важным в смысле вас самого и вашего мира.
Все, что в нашем мире имеет какое-то видимое значение, есть не более чем производная деятельности хорошо отлаженной эмоциональной системы.
Точно так же как сознание дает нам ощущение существования как личности, наша психофизиология несет ответственность за наполнение этих личностей верой в то, что экзистенциальная игра стоит того, чтобы в нее играть.
Возможно, что у нас есть уникальные отличные от других воспоминания, но без надлежащих эмоций, необходимых для оживления этих воспоминаний, они превратятся в компьютерные файлы и несвязанные биты данных, неспособные объединиться в индивидуального человека, для которого вещи существуют и будто бы что-нибудь значат. Вы можете концептуализировать смысл собственной жизни, но если вы не чувствуете вкуса этой концептуализации смысла, то ваша концептуализация бессмысленна, а вы ничто. Центральные предметы важности вашей жизни раскрашены радугами или всполохами здоровых эмоций, придающих вам ощущение «прежнего Я».
Однако типичные виды депрессии стирают и испаряют ваши эмоции, низводя вас до оболочки, стоящей в одиночестве посреди бесцветного ландшафта. Эмоции — это субстрат для иллюзии быть кем-то среди других кто-то, а также для того вещества, которое мы видим, или думаем, что видим в мире. Незнание этой базовой истины о сущности человеческого существования равно тотальной невежественности.