«Это извечный феномен: всегда алчная воля находит средство, окутав вещи дымкой иллюзии, удержать в жизни свои создания и понудить их жить и дальше. Одного пленяет сократическая радость познавания и мечта исцелить им вечную рану существования, другого обольщает веющий перед его очами пленительный покров красоты, вот этого, наконец, метафизическое утешение, что под вихрем явлений неразрушимо продолжает течь вечная жизнь, не говоря уже о чаще встречающихся и, пожалуй, даже более сильных иллюзиях, каковые воля всегда держит наготове».
Можно только сожалеть, что Ницше не разворачивает свои наблюдения в отрицающий жизнь пессимизм, как это сделал Цапффе, но в пессимизм, который дает нам возможность «поучиться, что такое страх» — «пессимизм силы». К тому времени, когда Ницше написал эти слова своего «Опыта Самокритики», составляющего предисловие к «Рождению Трагедии» 1886 года, для него было слишком поздно обратиться, или преобразиться, в настоящего пессимиста. Он уже стоял на дороге, которая могла испугать обычного смертного из того сообщества людей, к которым он не относил, или не хотел относить, себя. Цапффе относит себя к числу такого сообщества, и его анализ тех, кто не относится, идеально совпадает с ницшеанским: «В таких случаях личность может стать одержимой деструктивной радостью, она подрывает искусственный аппарат своей жизни и начинает освобождаться от него с восторженным ужасом. Ужас связан с потерей ценностей, восторг — в гармонии и идентификации себя с глубочайшей тайной нашей природы, биологической несостоятельностью, вечной предрасположенностью к гибели». В смысле отрицания жизни пессимизм лишился великого творца, в момент, когда Ницше возрадовался страху, став на психическую позицию, которая сама являет парадокс, если только парадокс вообще возможен.
После Ницше пессимизм переоценивается некоторыми, узнается заново другими, но по-прежнему отвергается как депрессивный обычными смертными, продолжающими повторять свою самую живительную иллюзию: «Сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня». Покуда на сегодняшний день быть живым — это хорошо, нашей жизненной целью является будущее, настолько, насколько мы способны или желаем проникнуть в него взглядом. В данном свете фигура Лавкрафта является особенно интригующей, потому что большая часть его литературы использует выводок богоподобных существ, чье присутствие во вселенной низводит и деградирует идею возможного улучшения человеческой жизни до космической ошибки. Азатот — Слепой бог-идиот, Ползучий хаос Ньярлатотеп, Ктулху Мертвый и Спящий: Вот некоторые создания, символизирующие лавкрафтианскую вселенную без чувств, смысла, и ценностей. Эта перспектива памятным образом описана в поэме Лавкрафта «Немезида»:
Эти или подобные им строки не приветствуются сторонниками будущего, не принимающими подобные прозрения или воспринимающими их лишь как литературные отступления, чье воздействие начинается и заканчивается на них самих, подобно всем клинописям и записям со времен общения Гильгамеша со страной мертвых. Несколько большей популярностью среди любителей оккультной литературы пользуются канонические тексты по теософии, антропософии, сайентологии, четвертого пути Г. И. Гурджиева, каббалы, и тому подобного.
Среди избранной библиографии тайных исследований нужно отметить диковинку «трансгуманизма», вид особенно рьяного утопизма, основанного на вере в то, что день ото дня мы подходим все ближе и ближе к построению лучшего человека. Подобно верующим в свободу воли либертарианцам, трансгуманисты верят, что мы способны создавать самих себя. Но это невозможно. Есть эволюция, которая создала нас. Не мы сами вырастили себя из первобытной питательной жижи. Не зависимо от того, что мы сделали с тех пор, как стали видом, это было лишь то, сделать что мы были созданы — и ничего более. Мы можем пытаться сделать что-то из самих себя, но мы не можем превзойти нашу эволюцию. Мы создали антибиотики, потому что мы были созданы такими существами, которые могли создать такую вещь, как антибиотики. Это меняет наши условия существования, но не меняет нас самих, поскольку мы существа способные создавать разные вещи, но мы никак не участвуем в деле создания самих себя. У природы были планы по поводу нас, и такие планы есть у природы и по поводу нашего будущего. Одним из таких планов, по всей вероятности, являются мечты о трансгуманизме, которые могут оказаться просто планом по тотальной отмене нашего вида. А коли так, то мы не сможем изменить этот план просто потому, что мы воображаем, что можем создать нового индивидуума с новой эволюционной программой, которую мы в него запишем. Мы знаем, как выживать и знаем, как воспроизводиться. Мы знаем, как делать многие вещи, но мы не знаем, что нам делать с самими собой, вопрос чего находится вне наших предустановленных шаблонов существования. Некоторые из нас только полагают, что мы можем это сделать. Однако мы не являемся даже частью процесса своего собственного изменения и перестройки. Мы следуем приказам, как следовали приказам всегда, и природа этого следования навсегда ограждена от нас.
Так же как люди задумали трансгуманизм, трансгуманисты задумали постгуманизм и постчеловека, отдаленное условие существования, в котором никто из нас уже не будет жить так, как жил все эти годы, но в котором разовьется в нечто за пределами нашего сегодняшнего Я. И что же дальше? Обдумывали ли трансгуманисты эти положения со всем тщанием? Да и как могли они это обдумать? Мы не имеем представления о том, откуда к нам является наша следующая мысль, не исключая и наших мыслей о трансгуманизме. Мы думаем мысли, но мы представления не имеем что нам с этими мыслями делать. Тогда каким образом, спрашивается, мы можем понять, что нам делать с самими собой? Возможно, мы могли бы превзойти постгуманизм, или хотя бы заняться тем, что не займет столько времени и окажется не менее полезным. Но это совершенно не значит, что постчеловек — это идея, впервые появившаяся в конце двадцатого века. В поисках «хорошего» или, по крайней мере, лучшего, эта идея лишь повторяет наши самые древние фантазии. Подобно песне, которую, нам кажется, мы уже слышали, хотя мы слышим ее в первый раз, измышления трансгуманистов взывают в нас к прошлому, вплоть до предисторического Рая с его идеальным существованием, в зависимости от того, находится ли кто-то в настроении или нет вспомнить старую песню о возвращении назад в отчий дом, о возвращении в Рай. Эти измышления звучат как нечто, что заканчивается, не успев даже начаться — как незапамятная древность, как застой, как ничто.
Очевидно, что трансгуманисты недовольны тем, что мы представляем собой как вид. Так же очевидно, что трансгуманисты полагают, что быть живым — это хорошо — настолько, что по сути дела отвергают идею прекращения жизни, и предлагают стратегии достижения жизни вечной.
Проблема трансгуманизма состоит в том, что трансгуманистам хотелось бы быть живыми и еще лучшими, чем сейчас. Однако силы позитивного мышления недостаточно для того, чтобы перенести их туда, где им хотелось бы быть. Они превосходят все это, и делают это намеренно. Они превосходят веру в Бога, в жизнь после жизни, и в вечную жизнь. Для верующих же трансгуманизм есть лишь бесполезный придаток к тому, во что они уже верят, и более того греховным поношением Того, Кто создал нас такими, какими создал, с природой как посредником, и давным-давно заложил в нас пути, которыми мы можем делать себя все лучшими и лучшими людьми. Возможно, что эти пути нелегки, однако альтернативой является отчаяние без надежды на невообразимо лучшее будущее. В качестве альтернативы отчаянию верующих, трансгуманисты предлагают свою собственную программу. И хотя трансгуманисты действуют исходя из предпосылки ожидания невиданных всеобщих благ от нашего превращения в постлюдей, исход их плана пока неочевиден. Быть может это будет означать переход в новую динамическую историю нашей расы, но также это может означать и наш конец. В любом случае, предсказанный прыжок будет разворачиваться на основе тотальной гаджетизации, и неким образом включит в себя искусственный интеллект, нанотехнологию, генную инженерию, и прочий носимый хай-тек. Таковы будут инструменты Нового Бытия, завтрашнего Логоса. По крайней мере, так об этом говорит группа отчаянных ученых мыслителей.