Единственное действительное разочарование от произведений Радклиф состоит в том, что она не продолжает угрозу жизни своих главных героев до их буквальной смерти, что, рассматривая в целом каждый из ее романов, приводит к тому, что некоторые из атмосферных настроений этих историй сгорают под сияющим солнцем счастливого конца. Ясно, что если бы она оставляла в финале своих героев или героинь лежащими распростертыми и мертвыми, это противоречило бы условностям жанра готического романа, в котором она писала. И это бесповоротно запятнало бы ее репутацию как нишевого автора. Смерть ничего не могла бы добавить к сгущению атмосферы ужаса ее романов.
Следующий этап развития атмосферы начался в творчестве Эдгара По в начале девятнадцатого века. По был знаком с романами Радклиф, заложившими основу готического жанра и быстро завоевавшими широкую аудиторию. Возможно, в виде реакции на Радклиф он переворачивает мир сценического ужаса и спасения в «Падении дома Ашеров». Рассказ начинается с эпизода, в котором повествователь подъезжает верхом к уединенному поместью, высящемуся на берегах болотистого и гнилостного на вид черного озера. Хотя завораживающая готическая атмосфера просто пропитывает «Дом Ашеров», рассказчик изо всех сил пытается утверждать, что это не так. Обветшалое поместье, фасад которого рассекает сверху донизу трещина, отнюдь не так же романтически запущенно в стиле разрушенных замков из романов Радклиф. Поместье Ашеров скорее являет собой фокус безвозвратного отчаяния. Далее мы видим поместье Ашеров глазами героя, прибывшего с тем, чтобы посетить это старинное место.
Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние. Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно — скорбной или грозной. Открывшееся мне зрелище — и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности — ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших дерев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе, чувство это я могу сравнить лишь с тем, что испытывает, очнувшись от своих грез, курильщик опиума: с горечью возвращения к постылым будням, когда вновь спадает пелена, обнажая неприкрашенное уродство. Сердце мое наполнил леденящий холод, томила тоска, мысль цепенела, и напрасно воображение пыталось ее подхлестнуть — она бессильна была настроиться на лад более возвышенный. Отчего же это, подумал я, отчего так угнетает меня один вид дома Ашеров? Я не находил разгадки и не мог совладать со смутными, непостижимыми образами, что осаждали меня, пока я смотрел и размышлял. Оставалось как-то успокоиться на мысли, что хотя, безусловно, иные сочетания самых простых предметов имеют над нами особенную власть, однако постичь природу этой власти мы еще не умеем. Возможно, раздумывал я, стоит лишь под иным углом взглянуть на те же черты окружающего ландшафта, на подробности той же картины — и гнетущее впечатление смягчится или даже исчезнет совсем; а потому я направил коня к обрывистому берегу черного и мрачного озера, чья недвижная гладь едва поблескивала возле самого дома, и поглядел вниз, — но опрокинутые, отраженные в воде серые камыши, и ужасные остовы деревьев, и холодно, безучастно глядящие окна только заставили меня вновь содрогнуться от чувства еще более тягостного, чем прежде.
Вопреки тому, что рассказчик даже пытается получить удовольствие от зрелища, и противится угнетенному чувству, вызываемому атмосферой дома и болезненной запущенностью местности, он не способен этого сделать. С начального мотива первой страницы, читатель уже не ожидает счастливой развязки. Атмосфера, созданная По во вступлении этого знаменитого рассказа, поистине уникально атмосферна, поскольку предвещает гибель, что может означать только одно — смерть. И в «Падении Дома Ашеров» такова судьба Родерика и Мэдилейн, брата и сестры, последних представителей своего семейства, занимающих родовое гнездо. Более того, ветхое состояние дома приводит к тому, что прочность постройки стремительно ухудшается и она проваливается в самое себя. Дабы сгустить этот климат скорой кончины, свет кроваво-красной Луны проникает через расширяющуюся щель в каменной кладке обители Ашеров, по мере того, как сам дом погружается кирпич за кирпичом в стоячие воды зловещего озера. Ранее рассказчик сообщает нам о той схожести, которую жители ближайшего городка отмечали между Домом Ашеров и его обитателями. Поразительная кульминация истории По живописует гибель и того и другого. Благодаря подобному финалу, атмосфера готического мира Радклиф оказалась вытесненной атмосферой смертоносного дыхания — предельного страха, с которым нам всем предстоит иметь дело.
В своем рассказе По живописует мир целиком и полностью состоящий из зла, распада и обреченности. Подобные качества придают целостность воображаемому миру автора. Из этого мира нет выхода, можно только погружаться в него все глубже и глубже. По заключает своих читателей в обстоятельства тотальной безысходности, что отличает его работы от таких ранних писателей, как Радклиф. Герои По не следуют от места к месту, демонстрируя нам развития сюжета. Они целиком заключены в мире, у которого нет внешней стороны — нет ясно установленных мест, откуда герои могли бы появиться, и куда могли бы потом уйти. У читателей рассказов По никогда не возникает ощущения того, что за пределами сюжета существует что-то еще. То, что читатели могут предположить, это что единственное, что находится за пределами того, что могут ощутить наши чувства и постигнуть наш разум, есть тьма и ничто. То же самое известно нам из самых атмосферных наших переживаний, из снов.
Во сне мы не ощущаем ничего, что бы существовало за пределами нашего мгновенного окружения. Во сне мы способны пребывать только в одном месте — там, где происходит действие сна. Помимо психологической заключенности в сновидении, присутствует так же фундаментальная необычность снов, и По умел мастерски подчеркнуть этот аспект в своих рассказах. Читатели «Дома Ашеров» словно пребывают в осознанном сновидении: мы знаем, что все, что мы видим, нереально, и тем не менее парадоксальным образом переживаем отчетливую действительность происходящего. Проснуться от такого сна, значит лишиться своей свободы от самого себя и вернуться к тягостному воплощению в теле, где сознание есть трагедия, и где в атмосфере смертоносности невозможно парить безвозбранно. Вне сна есть только один финал, смерть.
По прошествии почти столетия после публикации в 1839 году «Падения Дома Ашеров», Лавкрафт совершил гигантский шаг в искусстве создания атмосферы в «Зове Ктулху». Приведенные ниже строки из самого начала рассказа хорошо известны любителям литературы ужасов, и тем не менее необходимо еще раз подвергнуть их здесь анализу.
Мне думается, что высшее милосердие, явленное нашему миру, заключается в неспособности человеческого разума понять свою собственную природу и сущность. Мы живем на мирном островке счастливого неведения посреди черных вод бесконечности, и самой судьбой нам заказано покидать его и пускаться в дальние плавания. Науки наши, каждая из которых устремляется по собственному пути, пока что, к счастью, принесли нам не так уж много вреда, но неизбежен час, когда разрозненные крупицы знания, сойдясь воедино, откроют перед нами зловещие перспективы реальности и покажут наше полное ужаса место в ней; и это откровение либо лишит нас рассудка, либо вынудит нас бежать от мертвящего просветления в покой и безмятежность новых темных веков.