Более провокационные, чем глубокомысленные, размышления Цапффе являются наиболее элементарными в философии пессимизма.
Проницательные и безрадостные, они избегают ментальных перекосов своих предшественников, подвизавшихся на ниве конволюций сознания и уже более тысячелетия благополучно сбывающих на философской бирже. Например, «Мир, как Воля и Представление» (в двух томах, 1819 и 1844) немецкого философа Артура Шопенгауэра, излагает одну из наиболее обволакивающих и сложных метафизических систем из когда-либо придуманных — квазимистическую разработку «Воли к жизни» в виде ипостаси реальности, бездумного и неутомимого хозяина всего сущего, бесцельной силы, которая заставляет все проделывать то, что оно делает, идиотского кукловода, который поддерживает гулкое коловращение нашего мира. При этом шопенауэровская Воля к жизни, достойная похвалы как гипотеза, слишком перегружена доказательствами, чтобы не представляться чем-то большим, чем еще одним интеллектуальным лабиринтом от специалистов-головоломов. По сравнению с этим принципы Цапффе полностью вне-технические и никогда не пробудят к себе страсть профессоров или иных практиков философии, обычно кружащих с целью принижения теорий без приращения фактологии нашей жизни.
Если задуматься, то процесс может быть выполнен только кругами, вне которых лежит территория немыслимого. Доказательство: В то время как комментаторы системы Шопенгауэра ухватились за нее, как за созревший для академического анализа философский фрукт, они старательно не замечают ее логически завершающую точку — отрицание Воли к жизни — как конец человеческого существования. Да и сам Шопенгауэр никогда не доводит этот аспект своей теории до идеального разрешения, что заставляет сомневаться в его репутации как философа.
Как отмечалось выше, Цапффе пришел к двум центральным определениям относительно «биологического затруднения» человечества.
Первое заключалось в том, что сознание превзошло ту грань, до которой могло оставаться переносимой принадлежностью нашего вида, и чтобы уменьшить влияние этой проблемы, мы должны уменьшить уровень нашего сознания. Описывая множество различных способов реализации этого, Цапффе свел их к четырем основным:
(1) ИЗОЛЯЦИЯ. С тем чтобы жить, не обрушиваясь в нисходящую спираль отчаяния, мы изолируем ужасные факты нашего существования, скрывая их в отдаленный уголок нашего сознания. Подобные мысли превращаются в сумасшедших членов нашего семейства, место для которых отводится в подвале, и чье существование мы отрицаем путем заговора молчания.
(2) АНКЕРОВКА (постановка на якорь).
Чтобы уравновесить наши жизни в бурных водах хаоса, мы тайно договариваемся заякорить их в метафизических и институциональных «истинах» — Боге, Морали, Естественных Законах, Стране, Семье — что наделят нас чувством официальности, авторизованности, подлинности и безопасности пребывания в своих постелях.
(3) ОТВЛЕЧЕНИЕ. Для чтобы наши умы не отражали ужасы бытия, мы отвлекаем их миром пустяков и знаменательного мусора. Это наиболее работоспобный метод заговора, он используется постоянно и требует только, чтобы люди неотрывно следили за мячом — или своими телевизорами, внешней политикой правительства, научными проектами, карьерой, местом в обществе или вселенной, и т. д.
(4) СУБЛИМАЦИЯ. С тем, чтобы нейтрализовать парализующий ужас перед тем, что может случиться с самыми прочными телами и умами, мы сублимируем наши страхи, выставляя их на показ. В понимании Цапффе, сублимация, это наиболее редкий тип заговора против человеческой расы. Используя коварство и мастерство, мыслители и различного сорта художники перерабатывают наиболее деморализующие и нервирующие аспекты нашей повседневности в виде произведений, в которых самые трагические судьбы представлены в стилизованном и отстраненном виде, подходящем для развлечения. В многословных изложениях эти мыслители и различного сорта художники фабрикуют продукты, обеспечивающие нам спасение от страданий с помощью фиктивного имитационного моделирования, например, трагической драмы или философского выбирания вшей. Цапффе использует «Последнего Мессию» для демонстрации того, как литературно-философская композиция не способна обеспокоить своего создателя или кого-либо серьезностью настоящих кошмаров, и лишь обеспечивает бледное представление об этих кошмарах, как, например, плач короля Лира о своей мертвой дочери Корделии не способен пронзить аудиторию подлинностью страданий.
Тщательно соблюдая вышеупомянутую тактику уклонения, мы можем удержаться от слишком пристального рассмотрения ужасных бедствий, которые могут постигнуть нас. Подобные действия должны выполняться бессознательно, ибо если мы станем задумываться о них, то магия заговора потеряет свою силу. Как правило, теории заговоров редко привлекают любопытство «здравомыслящих» индивидов и воспринимаются таковыми с недоверием и отрицанием, если вдруг такое случается. Таким образом наилучшим решением является иммунизировать свое сознание от любых пугающих и тревожащих мыслей, чтобы, раз установив пелену заговора, мы смогли бы продолжать выживать и размножаться как парадоксальные существа — самодвижущиеся и говорящие сами по себе марионетки. Если вам плохо, то оставьте ваши пугающие и тревожащие мысли при себе. Слушайте внимательно: «Никто из нас не хочет знать о том, какие тревоги мы храним внутри. Подавите свой порыв отправиться разносить слухи о вашей боли и кошмарах по улицам города. Похороните в себе свой страх, так чтобы от него не осталось и следа. И смотрите, исполните все без ошибки, иначе нам придется отправиться дальше без вас.»
В своей докторской диссертации 1910 года, изданной на английском под названием «Убеждение и риторика» (2004), двадцатиоднолетний Карло Микельштедтер отметил тактики, которые мы используем для фальсификации человеческого существования, меняя то, кто мы есть или кем могли бы быть, на составление благовидного представления о себе. Подобно Пиноккио, Микельштедтер хотел быть «настоящим мальчиком», а не продуктом марионеточного мастера, который, в свою очередь, не сделал себя сам, а был создан мутациями, которые, как выводит на основе эволюционной теории Цапффе, «следует считать слепыми», цепочкой событий, непрерывно структурирующих и реструктурируют все, что существует в мастерской мира. По мнению Микельштедтера, все в этом мире является марионетками и ничем иным. А марионетка есть лишь игрушка, вещь из деталей, собранных для симулирования подлинного существа. Сама по себе марионетка не представляет собой ничего. Марионетка не является ни цельностью, ни индивидуальностью, но существует только в соотношении с другими игрушками, некоторые из которых — человеческие игрушки, поддерживают друг в друге представление о взаимной реальности. Подавляя в себе мысли о страданиях и смерти, они играют живых парадоксов — обманщиков, вынужденных скрывать от самих себя вопиющие безрадостные стороны своей жизни, если они хотят продолжать жить. В «Убеждении и риторике» Микельштедтер отмечается суть парадокса нашего отделения от самих себя: «человек знает» по какой причине всегда состоит из пары: своей жизни и своего знания.