Тяжело было на душе у Ильи. Страшная угроза нависла над ним. Гутман может побояться прийти на встречу в Тегеране так же, как струсил сесть в машину. Он просто выдаст его. Правда, Гутман не знает, под какой фамилией Илья живет в Тегеране, но он может рассказать немцам о Фридрихе Шульце, и этого достаточно, чтобы навести их на след. Опасность была велика. Единственная надежда, что алчность Курта пересилит страх и он пойдет на шантаж Ильи. Хорошо, что дал ему сразу крупную сумму денег, подумал Илья.
Уже темнело, когда Илья въехал в Тегеран. В центре города было безлюдно: жизнь в столице замирала рано.
Поставив машину в гараж, Илья вошел в дом. Али засуетился, загремел посудой, готовя ужин. Когда Илья умылся и переоделся, Али, ставя перед ним вместе с едой бутылку вина, заметил:
— Арбаб очень устал, наверно, поездка была тяжелая. Пусть арбаб выпьет вина. Ржавчину горя с души снимает рубиновый хмель.
“О, он знает Хафиза”, — отметил про себя Илья я сказал:
— Иди, завтра пораньше принеси утренние газеты.
— Слушаюсь, арбаб, — слуга без стука притворил дверь.
Утром следующего дня Илья еще не успел позавтракать, как появился Югансон.
— Мне придется выехать на Каспийское побережье. Поручение Миллера, — прошептал он в самое ухо Ильи, опасливо поглядывая на дверь. — Поступили сведения, что в бакинском порту собирается много пароходов, даже с Волги стягивают суда. Миллер не особенно верит этим данным и считает, что если это и так, то скорее всего готовится эвакуация бакинских заводов. Подготовки вторжения в Иран он не допускает, однако поручил мне проверить. Ты уж займись Киреевым.
— Будь спокоен, Эрих. Все будет в порядке.
Торопливо попрощавшись, Югансон ушел.
IX
Андрей Дымов, радист теплохода “Комсомолец”, быстро шагал по набережной иранского порта Бендершах.
По пути сюда в рации “Комсомольца” вышла из строя одна лампа, запасная оказалась непригодной. Пришлось обратиться в управление местного порта. В порту нашлись нужные лампы, и Дымов торопился на корабль, надо было срочно передать радиограммы.
— Что несешь? Контрабанду? — неожиданно прозвучал сиплый голос у самого уха моряка. Андрей остановился, путь ему преграждал ажан.
— Какая контрабанда? Я — советский моряк. Это радиолампы для корабля.
— Пойдем к начальнику, там выясним.
Андрей запротестовал, но полицейский настаивал. Из-за угла вышли еще два ажана; стала собираться толпа зевак.
— Я могу опоздать на теплоход, — и Андрей показал свой документ.
Но ажан твердил свое: идем к начальнику.
Пришлось пойти в полицию. Сначала Дымов был спокоен, поскольку считал, что в свертке нет ничего запретного, но чем дальше, тем сильнее нарастала тревога. Появилось подозрение, что здесь не ошибка полиции, а провокация. Какая-то тяжесть стала давить на сердце, и когда приблизились к зданию полиции, это незнакомое ощущение усилилось.
В дежурной комнате их встретил полицейский лейтенант.
— Вот моряк с контрабандой, — доложил ажан, который задержал Дымова.
— Нет у меня контрабанды.
Полицейский офицер вырвал сверток из рук Дымова и стал разворачивать. Между радиолампами оказался брусок опиума.
— А это что? — зло спросил офицер, подняв опиум высоко над головой.
Андрей растерялся. “Откуда взялась эта гадость? Не иначе как подсунул портовый чиновник, который заворачивал лампы. Он заодно с полицией”, — пронеслось в голове моряка. Страх овладевал им, сковывал мысли, и только сознание, что в этом порту стоит его корабль, поддерживало Дымова.
— Это провокация! — крикнул он. — Требую вызвать представителя теплохода!
— Молчи, ты пойман с поличным. Никаких представителей нам не надо. — И, обернувшись в строну ажанов, офицер приказал: — Взять его в камеру.
— Опиум подложили. Никуда не пойду, пока не позовете нашего капитана.
Ажаны взяли моряка под руки, но он оттолкнул их и ринулся к выходу на улицу. Полицейские успели схватить его. Подбежал офицер.
— Выходит, мы подсунули опиум! — крикнул он и наотмашь ударил Андрея по лицу.
Дымов кинулся в его сторону. Хилому лейтенанту не поздоровилось бы, попади он в руки моряка, но на Андрея бросились сразу несколько ажанов, устоять против них он не смог. Они свалили его на пол и стали бить, а потом поволокли через двор и втолкнули в камеру. Андрей больно ушибся о каменный пол и чуть не потерял сознание. Мысль, что он может отстать от корабля, окатила его словно холодная волна, он вскочил и бросился к двери, но ажаны успели захлопнуть ее.
Андрей прислонился к стене. Боль валила с ног, пришлось прилечь на топчан.
Дымов лежал и думал: зачем полиции понадобилось подкладывать контрабанду? Хотели скомпрометировать советского моряка? Это казалось маловероятным. Скорее всего, история с опиумом — только предлог для задержания, а главная цель, видимо, в другом. Наверно, хотят получить от него какие-то сведения. Но какие? Дымов терялся в догадках. Ясно одно: надо выбираться из полиции, пока не поздно. Он встал, подошел к двери и забарабанил кулаками по крепким створкам. До его слуха донеслись протяжные гудки теплохода. Это звали его. Он обрушил на дверь новый град ударов, но за ней по-прежнему стояла тишина.
Прошло больше двух часов, как Дымов ушел с корабля. Теплоход, наверно, задержался из-за него; идут поиски, переговоры с иранскими властями; полиция, конечно, скрыла его арест от капитана теплохода, и теперь корабль скорее уйдет.
Андрей видел, что он не в состоянии ничего измеить. Он сел на топчан. Нахлынули мысли о доме, о близких, о друзьях. Казалось, что теряет все это навсегда. Тоскливо и одиноко стало на душе.
Он вспомнил мать, которая настойчиво не советовала ему поступать на теплоход… Вспомнил покладистого и ласкового отца, страстного радиолюбителя, сумевшего увлечь своим делом и сына. Близкие считали, что такой весельчак и непоседа, как Андрей, не сможет долго заниматься радио, которое требует большой усидчивости. Увлечение Андрея сказалось и на выборе профессии. Он окончил курсы и стал радистом.
Дымов со слезами на глазах вспоминал сейчас вечера, когда отец приходил из гаража, где он работал механиком, они вдвоем брались за усовершенствование самодельной рации, отец, сосредоточенно, нахмурив лицо, осторожно брал своими большими узловатыми пальцами какую-нибудь мелкую деталь…
От этих воспоминаний Андрея оторвали гудки теплохода, извещавшие об отходе.
“А не подумают ли его друзья и капитан, что он сбежал?” — Андрей пришел в ужас, вскочил, но тут же тяжело опустился на топчан. Руки повисли, голова поникла, он весь как-то съежился.
Заскрипела дверная задвижка. Андрей обернулся. В камеру вошел старик. На его полном живом лице с длинным мясистым носом, будто ради забавы свернутым в сторону, расползлась добродушная улыбка. Тучный, обрюзгший, он долго не мог отдышаться.
— Здравствуйте, агаи Каземи! — радостно приветствовал его Дымов.
Старик был шипшандлером, и Андрей знал его по прежним посещениям Бендершаха. Он любил поговорить с Каземи. Старик много рассказывал об Иране, знал массу занятных историй.
В Бендершахе не было ни одного советского гражданина, и Андрей подумал, что капитан попросил Каземи продолжать розыск пропавшего матроса.
— Проклятая астма, — с трудом произнес Каземи. — Если бы аллах вернул мне лет двадцать…
Каземи давно перевалило за полвека. Редкие седые волосы, подкрашенные хной, отливали ржавчиной. Старик много лет жил в Баку. Работая там на нефтяных промыслах и незадолго до войны вернулся на родину. Хорошо говорил по-русски. Часто посещал советские корабли, охотно беседовал с моряками и всегда говорил, что пребывание в Советском Союзе вспоминает с удовольствием.
Пожимая руку Каземи, Андрей спросил:
— Как вы узнали, что я здесь?
Старик не ответил. Сел на табуретку, вынул большой носовой платок и тщательно вытер лицо.
Андрей с удивлением смотрел на шипшандлера. Наконец тот, тяжело дыша, с паузами заговорил: