Илья доложил ему, как была сорвана диверсия на иранских дорогах, Канарис сказал:
— Вас поздно включили в операцию, но я надеялся, что вы позаботитесь, чтобы все было готово.
— Я торопил Югансона и Киреева, докладывая о своих опасениях Миллеру.
— Югансон — бездельник.
— Простите, экселенц, но мне кажется, что основная беда в неожиданности вторжения большевиков.
— Беда в том, что все мы в глубине души не верили, что они решатся на такую акцию при весьма неважном для них положении на фронтах. Да и вы, наверно, думали так. Основная вина падает, конечно, на нас.
Адмирал, задумавшись, постукивал карандашом по столу.
— Когда Киреев успел передать русским, где находится ваша группа? — спросил неожиданно он.
— По-моему, перед отъездом из Тегерана. У него, наверно, была рация. Где мы остановимся, Киреев знал: он бывал там не однажды. Собственно, по его рекомендации мы и сделали это место своей штаб-квартирой.
— Как фамилия помещика?
— Дохуда.
— А почему он в тот момент был не с Югансоном?
— Югансон послал его подготовить машины для доставки взрывчатки на места. Когда я поехал в дом Дохуды, где у нас хранилась рация, я застал Дохуду дома, он ожидал шоферов. Мы вместе с ним видали, как советский десант забрал Югансона, Киреева и взрывников.
— А не предал ли вас Дохуда?
— Не думаю, экселенц. На мой взгляд, он верный человек.
— Да, пожалуй, вы правы. Судя по тому, как русские быстро забрали всех людей, которые были известны Кирееву, и обнаружили склады с боеприпасами, о которых он тоже знал, скорее всего предатель — Киреев. Вы нуждаетесь в отдыхе?
— Думаю, сейчас не время отдыхать.
— Правильно, — улыбнулся Канарис и, положив руку на плечо Ильи, сказал: — Тогда приступайте к выполнению своих обязанностей. Надо сделать так, чтобы разгром нашей агентуры в Иране был как можно более безболезненным.
В тот же день в абвере Илья встретил Вилли Шнеля. От него он узнал, что Эльза вышла замуж за Акима Шмунда, директора крупповских предприятий, своего тайного вздыхателя. Она, конечно, предпочла бы красавца офицера Эриха Шлифена, но тот в первые же дни нападения на СССР отправился на Восточный фронт и пропал без вести. Старик Пауль Вермерен, работавший референтом в имперской канцелярии, умер. Из рассказов Илья понял, что Рихард Шеммель наконец получил руку фрау Эмилии Шнель, но только руку. После свадьбы выяснилось, что капитал ее вложен в предприятие, которое немцы при оккупации Франции разбомбили до основания.
Илья позвонил Эльзе, ее салон был нужен ему, как никогда, — немцы стояли под Москвой. А Вилли Шнель рассказывал, что в салоне теперь бывает много новых лиц, главным образом военных.
Эльза обрадовалась звонку Ильи и стала его усиленно приглашать. Все шло как надо. Налаживались отношения и со связником. В день отъезда из Ирана Илья снесся с Москвой. Ему сообщили, что связь с ним в Берлине будет осуществляться прежним порядком. Илья искренне жалел Довгера. Столько лет жить безвыездно в стане врага… В назначенный день Довгер с женой прошел мимо дома Ганса Шульца. Это как бы означало, что у Довгера все в порядке.
Илье было очень приятно увидеть их, но, всмотревшись в супругов, он прошептал:
— Как они постарели.
Илья опечалился, словно за родных. Да, их связывало больше, чем родство. Они рисковали ради одного общего дела. Жизнь этих людей зависела друг от друга. Малейшая неосторожность кого-либо из них могла привести к гибели всех троих.
В ближайший вторник Илья пошел в салон фон Микк. Его встретили шумно и радостно.
— Мы так соскучились о вас, — сказала Эльза.
— Да, вас не хватало нам, — угрюмо произнес Шеммель.
— Мы не спрашиваем, где вы были, — улыбаясь, говорил Шмунд, — понимаем, что не можете ответить на этот вопрос, но полагаем, что свою миссию вы выполнили удачно, и рады видеть вас в полном благополучии.
Наконец они оставили Илью в покое, и он мог оглядеться.
В салоне фон Микк многое изменилось. Аким Шмунд, который так гордился своей рыжей шевелюрой, облысел. Фридрих Гальдер пристроился в Берлине и щеголял теперь в форме интендантского офицера, Рихард Шеммель стал угрюм и неразговорчив, держался отдельно от жены. Чувствовалось, что отношения у них неважные. Эмилия Шнель сидела со своим братом. Около них стояли два офицера в чине полковников, видимо генштабисты.
Они оживленно обсуждали положение под Москвой. Называли дни ее падения, хвалили действия немецких войск. Строили предположения, каким будет парад в Москве, поедет ли туда фюрер. Все сошлись на том, что Гитлер обязательно будет на параде.
— Я думаю, на парад пригласят кое-кого из Берлина, может быть и дам, в том числе и вас, — сказал Фридрих Гальдер и поклонился Эльзе.
— О, я обязательно поеду… Мне так хочется посмотреть. Я уверена, наш фюрер будет великолепен, — проговорила Эльза и улыбнулась.
Илья не узнавал ее. Какая-то она стала… блаженная. А что, если сейчас встать и сказать всем этим господам: Москвы вам не видать, как своих ушей?
В этот вечер ему не удалось узнать ничего интересного, и он ушел расстроенный.
Потянулись однообразные дни. Большую часть времени Илья проводил в абвере, приходилось засиживаться до поздней ночи. Немцам было известно, что через Иран налаживается переброска грузов в СССР по ленд-лизу. Абвер получил указание помешать этому. Основная подготовка падала на группу, в которой работал Илья, поскольку она занималась Ираном. Рассчитывать на использование агентуры, оставшейся в Иране, было, конечно, нельзя. Этому мешало пребывание там союзных войск и трудности в налаживании связи. Поэтому, следуя указанию руководства абвера, Илья подбирал агентов для засылки в Иран в Берлине. Прибавилось хлопот у Ильи и в доме. Приходилось заботиться о стариках. Они были беспомощны. Все труднее и труднее становилось с продуктами питания. Ганс Шульц почти не двигался и не говорил. Он безвыходно сидел у себя в кабинете в любимом кресле, устремив в окно безучастный взгляд. Обслуживавшие старика Амалия и Эмма сами еле ходили. Нанимать новых слуг Илья не хотел. Вводить в дом малоизвестных людей было опасно.
Илье пришлось отказаться от многих своих привычек. Теперь он нечасто мог выбраться на Унтер-ден-Линден. Да и улица эта очень изменилась. На бульваре, обсаженном липами, уже не было видно прогуливающихся берлинцев. В домах окна заколочены, заложены кирпичом витрины, кругом очереди за продуктами. На проезжей улице полно военных машин. Здания когда-то комфортабельных отелей, ресторанов превращены в казармы и госпитали.
На службе Илья общался только с теми офицерами, которые были полезны ему как источники информации. Еще до войны он завел дружбу с офицерами из отдела, который занимался разведкой против Советского Союза. Одного из них, Густава Хуппенкотена, высокого, добродушного прибалтийского офицера, он до отъезда в Иран изучал, нельзя ли его привлечь к работе на советскую разведку. Илья заметил, что Хуппенкотен не такой фанатик, как окружающие их офицеры; он как-то проговорился Илье, что происходит из семьи рабочего, который служил мастером на одном из заводов Риги. Отъезд Ильи в Иран помешал налаживавшейся дружбе с Хуппенкотеном. Теперь Илья снова занялся им.
Илья постоянно думал о Роушан. Угнетала невозможность написать ей. Ведь даже если он ухитрится послать письмо, то свой адрес все равно нельзя сообщить. Когда-то попадет он снова в Иран? И попадет ли? Увидит ли Роушан?
Каждый раз, открывая иранские газеты, он надеялся хоть что-нибудь узнать о Роушан. Ее отец был видным деятелем, и заметка о нем, о его семье могла появиться в газетах. Беспокоил его и Гутман. Вдруг иранская полиция занялась этим делом и, не найдя настоящих преступников, придет к швейцарскому гражданину Самуэлю Зульцеру. Илья будет поставлен в трудное положение. В абвере его могут заподозрить. Какое отношение он имел к убийству. Почему не поставил в известность абвер?
Можно отрицать свою встречу с Гутманом или представить ее как случайную встречу с незнакомым человеком в расчете на то, что немцы не будут иметь возможности разобраться, поскольку все произошло в Иране, но подозрение все же останется. Начнут тщательно проверять, а это Илье было совсем ни к чему.