– Как мне написать эту записку? Посоветуйте.
– Есть у вас тут под рукой пневматик? И пишущая машинка есть? Великолепно. От руки писать не надо. Садитесь, я вам продиктую. Готово?
– Да.
– «Уважаемый господин Фришоф! Завтра в десять часов утра буду…» Ну, где?
– В кафе де-ля-Пэ.
– «…буду в кафе де-ля-Пэ. Там сможем переговорить». Точка, все. Поставьте число. Подписи не надо… Кстати, насчет Роберта, что бы ни сообщил вам этот господин Фришоф, принимайте все за чистую монету. Если он сообщит вам о смерти Роберта, не показывайте вида, что знаете об этом из другого источника. Если он об этом не заикнется и попытается вас шантажировать – скажем, покажет вам письмо, в котором Роберт вызывает вас в Германию, – дайте ему понять, что между вами и Робертом давно все кончено и перспектива встречи с ним ни в какой мере не влияет на ваше решение. Скорее наоборот, она вам неприятна.
– Я, право, не знаю, сумею ли я настолько владеть собой, чтобы разыграть всю эту комедию. Боюсь, вы переоцениваете мои силы.
– Это зависит только от степени вашей ненависти. Если вы ненавидите их по-настоящему, вы сумеете обмануть их отлично.
Она проводит ладонью по щеке, словно хочет стереть с нее краску возбуждения. Минуту она и Эрнст смотрят друг на друга.
– Эрнст! – говорит она, глядя ему в глаза. – Я сделаю все, что вы велите. Но вот я приеду туда… я смогу с вами встречаться? Получать от вас инструкции? Время от времени?
– Это будет очень трудно, Маргрет.
– Но вы меня свяжете с кем-нибудь из товарищей?
– Пока в этом нет никакой надобности.
– Как «нет надобности»? А когда же будет надобность?
– Когда вы обоснуетесь и начнете хорошо работать.
– Одна? Совсем одна?
– Обосноваться вы должны, конечно, одна. Никто из нас не может вам в этом помочь.
– Вы мне просто не доверяете. Как тогда, когда мы уезжали с Робертом. Вы тогда тоже отказались назвать мне какой-либо адрес.
– Я не имею основания сомневаться в вашей искренности. Но этого мало, Маргрет. Надо еще доказать, что вы умеете работать. Каждый адрес – это человеческая жизнь. Как же вы хотите, чтобы мы жизнь наших товарищей отдавали в неопытные руки?
– Хорошо. Дайте мне какое-нибудь конкретное поручение. Дайте мне возможность завоевать ваше доверие.
– Вот вам первое поручение: отправка за границу старика Эберхардта. Выполните его – тогда посмотрим.
– А если я не смогу этого добиться, вы оставите меня там одну? Ведь я-то вас разыскать не сумею!
– Это нетрудное поручение, Маргрет. Если вы не сумеете выполнить даже его, это будет доказывать, что вы не сумели как следует обосноваться, не сумели использовать все возможности. Значит, с поручениями посложнее вы не справитесь и подавно.
– Вы очень жестоки, Эрнст!
– Я уверен, что вы справитесь.
– А если я справлюсь, тогда вы со мной свяжетесь?
– Тогда – другое дело.
– А если вы уедете? Вас же могут послать в другой город, за границу. Как же тогда? Ведь я сама никогда не смогу нащупать связи с вашими товарищами. Вы это понимаете? Мне ведь никто не поверит!
– Не бойтесь. Одну мы вас не оставим.
– Ну, на всякий случай, Эрнст! Хоть чье-нибудь имя, хоть название пивной! Чтобы я чувствовала, что, если понадобится, на худой конец, я могу к кому-то обратиться.
– Нет, Маргрет, вы требуете от меня невозможного.
Она сжимает виски ладонями.
– Значит, я должна идти туда одна. Совершенно одна. Жить в одной клетке с дикими зверями, которые растерзали Роберта. Ходить, как они, на четырех лапах. Окруженная презрением товарищей. Лишенная доверия и друзей и врагов…
– Я вас не уговариваю, Маргрет. Вы сами хотели работать в подполье. Это трудно. Очень трудно. Вы сначала обдумайте.
Она встряхивает головой.
– Эрнст, у меня к вам одна просьба. Не откажите мне в ней! Я хочу, чтобы вы присутствовали при моем разговоре с Фришофом. За соседним столиком, уткнувшись в газету. Хорошо?
– А зачем это нужно? Если вы боитесь, что я вам не доверяю, – это глупость.
– Мне будет легче говорить, если я буду знать, что вы меня слышите.
– Надо быть самостоятельной, Маргрет. Я при всех ваших разговорах присутствовать не смогу.
– Вы бы мне потом сделали указания: так ли я говорила? Правильный ли я взяла тон?…
– Вы это почувствуете великолепно сами.
– Вы отказываете мне даже в этом, в таком пустяке?
– Тот, кто хочет выучиться плавать, Маргрет, никогда не должен начинать плавать с пузырями.
Он поднимается с кресла.
– Вы уже уходите?
– Да, мне пора.
– Но вы еще зайдете ко мне? Завтра?
– Вряд ли. Боюсь, что не успею.
– Значит, я с вами больше не увижусь?
– Это будет зависеть от вас. В Париже, надо полагать, я буду не скоро… Всего хорошего! Не торопитесь, подумайте. Если раздумаете, не забудьте написать Эйнштейну насчет старика Эберхардта.
– Вы же знаете, что я поеду!
Он улыбается ей от двери и сгибает в локте правую руку для ротфронтовского привета. Хлопнула дверь. Слышны его шаги по коридору.
– Эрнст!
Шаги остановились. Он возвращается.
– Вы меня звали?
– Да, мне немного страшно. Это ничего. Знаете, до вашего прихода я тут читала одну статейку. Вот эту. Прочтите последнюю фразу.
Он удивленно берет из ее рук газету, пробегает глазами отмеченное место: «…Пройдут годы, она разучится говорить, а если захочет кричать, чтобы услышать свой голос, на нее наденут смирительную рубаху, и крик ее все равно не вырвется из колодца этих глухих тюремных стен…»
Он ищет глазами заголовок: «Виолетт Нозьер в тюрьме Агено».
– Что это такое?
– Ничего. Я просто хотела, чтобы вы на минуту вернулись. Теперь уже можете идти… Помните, когда мы с вами прощались в тот раз, Роберт настаивал, чтобы мы перешли на «ты». Вы об этом забыли?
– Помню. Давайте… Давай будем говорить друг другу «ты».
– Хорошо, Эрнст. Ну, иди, ты торопишься. Я думаю, тебе не придется за меня краснеть…
3
Когда двумя часами позже она выходит из своей комнаты одетая для улицы и поворачивает ключ в замке, двери англичанина по-прежнему приоткрыты. Неужели у этого дурака нет другого занятия?
Не глядя, она проходит мимо.
«Да здравствует парижанка! Вот лозунг дня и вот политическая программа нового иллюстрированного журнала „Париж“. Вы найдете в нем: „Ночь в Сингапуре“, „Почти королева“, „Девственность 35“, „Салон № 4“, „Любовь по-американски“. Нашумевший отдел: „Любовь через призму книг“. Оригинальный конкурс идеально сложенных читательниц. Сто смелых фото! Цена номера 5 франков».
Маргрет переходит улицу. Нагие деревья Люксембургского сада обступают ее, как старые знакомые. Она идет одна серединой пустынной аллеи. «Прости, любезный мой город Париж, расстаться я должен с тобою». Откуда это? Ах да, это Гейне! А как же дальше? «Я покидаю счастливый тебя, с веселою душою…» Нет, этого она не могла бы сказать про себя! Наоборот, на душе у нее совсем не весело. На язык просятся скорее слова печали и траура: «Болеет немецкое сердце мое, его одолела истома…» А впрочем, не будем сентиментальны.
Под голой каменной нимфой, прильнув друг к другу, стоят мужчина и девушка. Маргрет ускоряет шаг. Со стороны бульвара Сен-Мишель до нее долетают звуки гармоники и чей-то картавый назидательный голос, разучивающий популярную песенку. У решетки сада вокруг гармониста и певца столпилась группа людей с нотами в руках и послушно, хором, репетирует припев: «Потому что любовь, любовь – это вроде как боль зубов. Она не шутит, придет и скрутит, согнет, как прутик – и ты готов!»
Маргрет машинально поворачивает к сенату. Проходя мимо бассейна, она слышит вдруг за своей спиной умоляющий мужской голос, беспомощно коверкающий французские слова:
– Мадемуазель, вы так спешите… Я не могу за вас успеть.
Она оборачивается. Это англичанин из гостиницы.