Когда чувство юмора окончательно победило гнев, я отправился назад. Мокрые штаны неприятно липли к ногам, и я старался выбрать места, где трава растет ниже. На одной из таких проплешин я и увидел тело нашего пленника. Старик лежал ничком, поджав под себя ноги. Видимо побег не прошел ему даром, и на последнем этапе подвело сердце. Помня недавний инцидент с ножом, я подошел осторожно сзади и, для страховки придавив его тело рукой к земле, прощупал на шее пульс. Пальцы сразу стали мокрыми, а пульса не было. Видно, все-таки укатали Сивку крутые горки. Не по возрасту было заниматься пожилому человеку игрой в казаки-разбойники.
Я выпрямился и поднес руку к глазам. Пальцы показались черными.
Кажется, смерть беглеца наступила не от сердечной недостаточности, а от ранения. Теперь мне спешить было некуда и, соблюдая предельную осторожность, чтобы не оказаться рядом с дедом в сырой земле, я пошел к нашему подворью. Что могло случиться с беглецом, можно было только гадать. Пока ясно было одно, теперь лазутчику уже не удастся навести на нас своих сторонников.
В избе встревоженная троица сидела рядком на лавке и переживала, что со мной что-то случилось. Понять их было можно, Ваня хоть и совершил сегодня подвиг любви, но как воин пока стоил немного, и без меня и он и женщины оказывались беззащитными. Когда я вошел, все вскочили, а Прасковья, та даже бросились на шею. Не могу сказать, что это мне было неприятно.
– А мы уже думали, – начала она и уткнулась носом в плечо.
– Старик мертв, – сказал я, отвечая на вопросительные взгляды, – лежит за изгородью на пустыре. Кажется, его убили.
– Как это убили? – спросил Ваня. – Кто?
Я не ответил, взял с полки свечной фонарик и зажег от лампадки.
– Пойду, попробую разобраться, что с ним случилось, а вы заприте двери и никому, кроме меня, не открывайте.
– Хозяин, можно я пойду с тобой? – умоляюще попросил парень.
– А женщины останутся одни? – вопросом на вопрос ответил я. – Сиди возле дверей и ежели что, стреляй.
За мной заперли дверь, и я пошел смотреть, что случилось с лазутчиком. При тусклом свете бумажного фонарика рассмотреть все ранения на старике я не мог. Однако и то, что увидел, ввергло в недоумение. Отделали его так, будто здесь была настоящая комсомольская драка с поножовщиной. Финалом оказалось перерезанное горло. В руке убитого я обнаружил короткое лезвие без ручки. Видимо, им он и сумел перерезать кожаные вожжи.
Судя по положению тела и вытянутой руки с ножом, он, как мог, оборонялся, и, сжимая в руке лезвие, порезал им себе ладонь. Больше ничего рассмотреть не удалось. Тело было еще теплым. Я закрыл ладонью ему глаза и вернулся в избу.
Мои соратники оказались так напутаны, что долго мне не открывали, видимо, боялись, что вместо мамы-козы к ним ворвется серый волк. Пришлось обругать всю компанию, только тогда мне поверили и пустили.
Я рассказал, что увидел, и задумался, что нам делать дальше.
Ночь кончалась, и сейчас блуждать по дорогам не имело никакого смысла. Гораздо легче, если на нас нападут, было обороняться в помещении. Единственное, чего я боялся, оставаясь в избе, это того, что нас могут запереть и сжечь. Наглядным примером была Наталья, боярская дочь, она точно таким способом сожгла своего папашу.
– Ладно, пока останемся здесь, – наконец принял я непростое решение я. – Только придется выставить караульного.
Все посмотрели на Ваню, он же независимо повел плечом.
– Тебе можно доверять? – строго спросил я.
– Ну и что, один раз оплошал, так теперь будешь всю жизнь попрекать! – обиженно воскликнул он.
Оплошность была не единственная, но я уточнять и считать его грехи не стал.
– Ладно, бери пистолет и смотри в оба. Только с испуга кого-нибудь из местных не застрели! – предупредил я.
– А можно я с ним пойду? – умоляющим голосом попросила Аксинья. – Вместе мы...
– Займетесь тем же, чем и в конюшне? – договорил я.
– Вот уж, надо очень, – обиделась женщина. – У нас там ничего не было, мы просто так лежали!
– Нет, пусть караулит один, – решил я, не углубляясь в обсуждение недавних событий.
Ваня обиженно шмыгнул носом, взял пистолет, свою саблю и вышел из избы. Мы остались втроем.
– Давайте ложиться, – сказал я, – нужно отдохнуть, когда теперь еще удастся поспать.
Аксинья сразу же пошла к себе, а мы с Прасковьей остались вдвоем.
– Ложись, – сказал я.
Девушка послушно кивнула и посмотрела на меня, что называется, косым взглядом. Я понял, что она имеет в виду. Теперь, когда нас стало четверо, разделить Две лавки на четверых стало непросто. Предыдущую ночь я спал с Ваней, теперь, когда вернулась Аксинья, получалось, что другого места, как лечь с Прасковьей, У меня не оказалось. Нужно было сразу расставить все акценты, чтобы не осталось никаких двусмысленностей.
– Можешь спать спокойно, тебе ничего не грозит, – сказал я. – К сожалению, другого места нет, так что нам пока придется спать вместе.
Не знаю, поверила ли она, но тотчас легла. Я снял верхнюю одежду, кольчугу, сапоги, проверил рану на груди и только после этого лег рядом. Для недавней блудницы, даже вынужденной, кем я считал девушку, Прасковья вела себя слишком скромно и была явно напугана моим близким соседством. Объясняться и выяснять отношения с ней, после двух бессонных ночей, у меня просто не было сил. Я положил руку под щеку, закрыл глаза и тотчас уснул.