— Я — с Горки. А змей — улетел… Совсем улетел! Но я не расстроился, честно-честно!
— Змеям тоже свобода нужна! А то он все привязанный у тебя… Пусть полетает, подышит… Так, а это что за бледнолицый? Стоит на заднем плане, изучая узор тротуара?
— Это Рэй. Тоже Рэй! Рэй-первый.
— Ого! А чем Рэй-первый первее других Рэев?
— А он сказал, что он в этих краях первый был Рэй, и больше Рэев не было. Ну, а мне все равно — первый, второй, двадцать девятый. Я же все равно один такой?
— О да, единственный. Узнаю, узнаю фирменный способ драть коленки, — девушка, лизнув ладонь, вытерла царапину на колене у Рэя. — На тебя йода не напасешься, единственный ты змеелов! А в каких это краях Рэй первее всех Рэев?
— Да здесь недалеко. Я его по дороге встретил. Родители его ушли, ну, он со мной и убежал — змея пускать.
— Рэй Первый! Ваше вашество! Чего же ты не подходишь? На лавочке всем места хватит, — девушка подвинулась, но Рэй-первый не шевелился, глядя на нее во все глаза.
— Рэй! Что с тобой? Тебя заколдовали?
— Да нет, мам, просто он тебя умом трогает, — объяснил Рэй-второй.
— Как?
— Ну… Он просил тебя потрогать, а я сказал, что лучше умом…
Женни, распахнув блестящие глаза, смотрела на него, потом на Рэя Первого; потом — фыркнула, да так весело, что заулыбался и Рэй-первый, наморщив горящие щеки.
Он никогда не видел таких красивых девушек, никогда не видел, чтобы взрослые так говорили с детьми, и смотрел на тонколицую Женни, как на заморское чудо, разинув рот.
Нэд сказал ему:
— Так, еще одним поклонником больше… Садись, бледнолицый, со мной: Женни тебя застесняет и заулыбает. Мы, мужчины, поймем друг друга. Садись, — и он улыбнулся Рэю так, что тот не смог не подойти и не присесть, глядя на Нэда и Женни во все глаза.
С ним никто еще так не говорил. Ему вдруг показалось, что он попал в веселую, захватывающую книжку с картинками, где все стремительно искрится и кружится, как карусель на празднике; ему захотелось остаться в этой книжке навсегда, и он схватил Нэда за рукав и сжал его…
4. Заговор
Финалы музыкальных циклов обычно пишутся в сонатной форме — когда есть несколько тем, непохожих друг на друга, как разные люди. Потом они общаются, смешиваются, постепенно перенимая друг у друга разные черты: первая тема становится похожа на вторую, вторая на первую, и так далее.
Гуров приметил ее еще до отплытия. «Надо же — белая ворона…»
Она и впрямь была белой — и платье у нее было белое, и копна солнечного пуха на голове, взбитая ветром в одуванчик. Она была тонкой, пугливой и казалась девочкой, хоть кожа на лице и выдавала возраст («двадцать пять? двадцать семь? неужели больше?» — думал Гуров). Белая Ворона («не ворона все-таки — ласточка, или чайка…») — Белая Чайка нервничала: приоткрыла рот и оглядывалась по сторонам, как потерявшийся ребенок.
Она была красива ломкой, прозрачной красотой, как мадонны со старых картин. Гуров даже развернулся, чтобы наблюдать за ней — но тут палуба вздрогнула. Все зашаталось, смешалось, опрокинулось; пространство залил смертный рев, и Гуров позабыл обо всех женщинах мира, стараясь только не упасть и увернуться, когда будут падать на него.
Исходя утробным воем, кряхтя и содрогаясь, позвякивая, поскрипывая и похрипывая, «Смерч Революции» отвалил от ялтинского мола…
«До Одессы два дня непрерывной качки, тряски, грохота, вони, сомнительной романтики — всего за… сколько я там заплатил за билет?», думал Гуров. Палуба пестрела бесчисленными авоськами-чемоданами, панамами и лысинами. Зашуршали газеты — и на свет явились куриные ноги. Гуров вспомнил о собственной курице, бережно завернутой в такую же, как у всех, газету, и поморщился…
Через пять минут он снова был на палубе. Сунув руки в карманы и заставляя себя удерживать равновесие, Гуров начал осмотр «Смерча».
Как всегда, его тянуло туда, куда нельзя. Усмехаясь и спрашивая себя — «когда перестанешь быть мальчишкой?» — он перелез через цепь, преграждающую вход в служебную зону. Ничего интересного там не было — но Гуров шел дальше, к носу и якорям. «Встречу матроса — притворюсь иностранцем…»
Вдруг — услышал из-под ног невидимое, глухое:
— Чччерт!
Голос шел откуда-то снизу. Гуров вздрогнул. Гудело море, скрипели и позвякивали снасти…
Недоумевая, Гуров сделал шаг к якорям — и снова услышал голос, не разобрав на этот раз слов.