К тому времени, когда с последним крылом Белого дома было наконец покончено, Президент и его собеседники опаздывали к инаугурационному параду уже на сорок пять минут. Когда они наконец появились на отведенных для них местах перед Белым домом, наибольшее облегчение среди двухсот тысяч собравшихся испытал почетный караул, все это время стоявший по стойке «смирно».
Парад начался, и перед трибуной прошли батальоны, представляющие все рода войск. Оркестр морских пехотинцев играл мелодии Сузы[3] и «Боже, благослови Америку».
Когда парад завершился и последний морской пехотинец прошел перед трибуной, глава штата Белого дома, который был помощником Президента в сенате, наклонился к нему и спросил, как он предпочитает провести время до начала первого инаугурационного бала.
— Подписать все назначения кабинета и подготовить письменный стол на завтра, — был немедленный ответ. — И на все последующие четыре года.
Президент направился прямо в Белый дом. Когда он проходил через южный портик, оркестр морских пехотинцев грянул «Привет шефу!». Еще не доходя до Овального кабинета, Президент сбросил пиджак, в котором был все утро. Затем он уверенно занял место за внушительным дубовым письменным столом, отделанным кожей. Помедлив несколько секунд, он обвел взглядом комнату. Все в ней было так, как он и хотел: на стене за его головой появилась фотография Джона и Роберта Кеннеди, играющих в футбол. Прямо перед ним в рамке висело изречение Бернарда Шоу, к которому он часто прибегал во время предвыборной кампании: «Некоторые видят вещи такими, как они есть, и могут сказать, почему они именно таковы; я же мечтаю о вещах, которые никогда не существовали, и хочу понять, почему их не было». Слева от него покоился президентский вымпел, а справа — флаг Соединенных Штатов. Центр письменного стола занимала модель авианосца «Джон Ф. Кеннеди», сделанная Тедди-младшим из бальсового дерева. В камине пылали угли. Со стены смотрел портрет Линкольна, и Президент вспомнил, как во время кубинского кризиса Роберт Кеннеди сказал: «Как бы я хотел, чтобы он сейчас был с нами». За овальным окном вплоть до монумента Вашингтону простиралась нетронутая гладь лужайки. Президент улыбнулся. Да, он тут был, как дома.
Он потянулся за кипой официальных бумаг и бросил взгляд на имена тех, кто ныне будет составлять его кабинет. Ему надо было утвердить около тридцати назначений. Каждую бумагу Президент подписывал одним росчерком. Подписав последнюю, он дал указание, чтобы бумаги были незамедлительно представлены конгрессу. Его пресс-секретарь взяла стопку документов, которые будут определять историю Америки на предстоящие четыре года, и сказала: «Благодарю вас, мистер Президент».
Она была его долголетним пресс-секретарем в сенате и впервые так обратилась к нему. Но едва Президент собрался ответить ей, как в кабинет вошла жена и напомнила, что у них остается всего лишь полчаса, чтобы успеть подготовиться к семейному обеду. Президент положил золотую паркеровскую авторучку на кожаный бювар, где уже лежала дюжина подобных «паркеров». Здесь, в Белом доме, они будут в полной сохранности.
— Ты права, дорогая. Я сейчас заканчиваю с делами…
Президент отдавал последние распоряжения пресс-секретарю, когда подошел лифт, связывающий служебные залы с личными апартаментами. Кабина была столь невелика, что он с трудом закрыл за собой дверь и, повернувшись, нажал кнопку второго этажа. Интересно, подумал он, что произойдет, если Президент Соединенных Штатов застрянет между этажами и его не успеют вовремя вытащить. Но прежде, чем он решил эту проблему, лифт благополучно прибыл.
Он прошел через холл, направляясь в спальню, словно жил тут всю жизнь. Они с женой решили использовать спальню Первой леди в качестве гостиной.
— Ты помнишь ту картину Моне в Золотой комнате?
— Конечно. «Утро на Сене».
— Она самая. Давай повесим ее здесь. Знаешь, мне сказали, что на то время, пока я буду в Белом доме, мы можем взять некоторые полотна из Национальной галереи.
— Восхитительно, — сказала жена. — Помнишь Пикассо голубого периода, ту, где семья на пляже, — мне кажется, она называется «Трагедия»? И еще я всегда хотела Тернера, пусть хотя бы на четыре года.
В дверь постучали.
— Господи, неужели даже в спальне мы не сможем теперь остаться наедине?
— Это не собственная наша спальня. Она принадлежит истории.
3
Суза Джон Филип (1854–1932) — американский дирижер и композитор; автор марша «Звезды и полосы навсегда».