Как же пришло это прозрение?
Шарлю не довелось много учиться, родители его, хотя и состоятельные люди, были прежде всего торговцами. Они все переводили на деньги, все считали, прикидывали, взвешивали. Их занимал один только вопрос: что дешевле? Не что лучше, разумнее, а что выгоднее. Зачем тратить деньги на долгое обучение мальчика, если он сам может учиться торговле, умел бы писать и считать. Но Шарль был из крепкой породы людей. Далеко не силач, слабый здоровьем, мальчик обладал силой воли и характером, которым позавидовал бы любой мужчина. Он хотел стать образованным человеком – и стал им, не учась ни в лицее, ни в университете… После долгого стояния за прилавком Шарль сидел вечерами за книгами, и все, что он узнал, он добыл сам – начиная от основ анатомии и астрономии и кончая пьесами Мольера, стихами Горация, повестями Вольтера.
Дважды убегал он от купцов, к которым его настойчиво посылали родители, но выхода не было, потому что не было средств на учение и жизнь, родители и слышать не хотели о другом пути для сына. Шарль должен быть торговцем. Но Шарль не хотел им быть. Он ненавидел эти занятия, эти унылые конторки и прилавки, где, хочешь не хочешь, надо улыбаться и смеяться. Знаешь, что обманываешь человека, и все равно улыбаешься и кланяешься. С полным основанием он писал впоследствии, что «жизнь представляется длительной мукой тому, кто выполняет свои обязанности без влечения».
Лицемерие и обман, носившиеся в воздухе, которым дышал Шарль, не затронули его. Внутренняя сила сопротивления, развитое чувство чистоты и справедливости позволили ему сохранить выработанные еще в детстве убеждения.
На уроках закона божьего его учили, что нельзя лгать, что нужно быть всегда и во всем правдивым. А вечером отец приводил его в магазин и обучал искусству продажи. О нет, ему не говорили «обманывай». Родители, как и все безансонские буржуа, исправно ходили в церковь и повторяли слова катехизиса о честности перед всевышним. Но так уж сложилось в этом мире, что слова словами, а дела делами: одно дело церковь и школа, там нужно говорить подобающие слова, другое дело магазин, где нужно продавать. И здесь уж приходится называть плохое хорошим, старое новым. Но Фурье с детства не принимал этой раздвоенности. Для него мир был единым. Если нужна правда, то она всюду нужна и исключений быть не может. Шарль, возмущенный проделками и обманом владельцев лавки, отводил в сторону покупателей и говорил им правду. Оказывалось, что шелк, который продавали как китайский, в три раза дороже обычного, был совсем не китайский, а такой же лионский, как и в других рулонах. Выяснялось также, что в мешках бразильского кофе («вчера только из Сан-Паоло») лишь десятая часть привезена из-за океана, да и то уже много лет тому назад. Кроме того, обнаруживалось, что точно такие башмаки, какие здесь, в Безансоне, продаются по 12 франков, в Гренобле стоят не более шести. Покупатели, пораженные, смотрели на странного торговца. Отец Шарля с горечью восклицал: «Этот ребенок совсем не годится для торговли». Но жизнь сложилась так, что не только ребенок, но и юноша, а затем и вполне взрослый человек по имени Шарль Фурье, совершенно не годившийся для торговли, занимался ею многие годы. Он, давший себе «ганнибалову клятву» вечной ненависти к торговле, был прикован к ней. Приказчик Фурье стоял за прилавком. Старший продавец Фурье сидел в конторке и вел торговые книги, поистине священные книги буржуа. Разъездной агент Фурье исколесил всю Францию – от Марселя до Бордо и Парижа. Сбылась мечта мальчика из Безансона – увидеть мир. Шарль, правда, не вольным путешественником, а торговым агентом, озабоченно ходил по набережным Базеля, вдоль антверпенских причалов на Шельде, по улицам Гамбурга и Бремена, застроенным старыми, еще гильдейскими домами с решетчатыми окнами. И всюду одно и то же. Медленно, будто бы нехотя открываются дубовые двери с начищенными медными ручками, на брусчатые мостовые надутые, как гусыни, выходят купчихи с девочками в разноцветных панталончиках и неторопливо идут вдоль витрин, заходят в магазины, кланяются, шепчутся, придирчиво поджав губы, осматривают других таких же гусынь с девочками. И кажется, что в Лионе, и в Базеле, и в Амстердаме только и живут вот такие изнывающие от безделья богатые дамы. Но Шарль ходил по этим же улицам не только днем, но и ранним утром. Он видел других женщин – бледных, худых; они, не улыбаясь, быстро шли в предрассветном тумане и за руки вели маленьких девочек и мальчиков. Не выспавшиеся, они терли глаза кулаками и бежали, едва поспевая за матерью. Этих детей вели на работу, в грязный и душный цех, на длинный-длинный день. Солнца эти дети так и не видели. Никто не обращал внимания на голубоглазого молодого человека в клетчатой паре, стоявшего на углу. Но он видел все и впитывал увиденное навсегда.